— Угу.

— Н-да, вся тонкость до публики явно не дошла.

— Что, простите?

— Ничего, проехали. Словом, суть, которую я сейчас грубо упрощаю, состоит в том, что все великие автопортреты написаны так, словно их создавали слепцы, и… Господи, в таком изложении мысль кажется жутко банальной, но, может быть, вы уловили мой замысел?

— Пожалуй, да. Значит, вы хотите, чтобы я?..

— Мне нужно тщательное, подробнейшее описание именно этого портрета. Из тех, что висят в Национальной галерее, он — постарше. Вообще-то он приобретен позднее, но сам Рембрандт там старше, заметно старше. Если память мне не изменяет, он был написан за несколько дней до смерти автора. В сувенирном киоске наверняка продаются открытки с этим автопортретом. Если увидите, купите и привезите. В противном случае мне придется просить вас тщательно изучить картину и записать все до мельчайших подробностей. Понятно? Чтобы я смог его воспроизвести. Видали, наверное, как студент художественного училища усаживается перед портретом и пишет копию? Так вот, перед вами задача весьма похожая. Только пользоваться нужно не красками, а словами.

— Да, это можно.

— Но знаете, что я подумал? Даже если вам и удастся найти открытку, все равно лучше бы, не жалея времени, хорошенько изучить портрет. Внимательно вглядеться в мазки. Это отнимет не более получаса — из всех ваших выходных.

— Да ради бога.

— Еще мне бы хотелось — не спрашивайте зачем, — чтобы в том же сувенирном киоске вы купили картинку-головоломку с этим портретом Рембрандта.

— Головоломку?!

— Я точно знаю, что в продаже бывают головоломки по составлению некоторых картин из собрания Национальной галереи. Например, «Послы» Гольбейна совершенно точно есть в виде головоломки. Возможно, «Купальщики»[11]Сёра. Ах да, и «Благовещение со св. Эмидием» Кривелли. Сильно сомневаюсь, что найдется и этот Рембрандт. Кому охота возиться с картинкой-головоломкой, собирая портрет чудного старика в халате, нос картошкой? Но все же гляньте, хорошо?

— Это ваша вторая просьба?

— Нет, все еще первая. А вторая… Прямо перед Национальной галереей находится, само собой, Трафальгарская площадь. И как вам, наверное, известно, в трех из ее четырех углов стоит по статуе. Не считая, конечно, колонны Нельсона. Речь, стало быть, о тех, что по углам, а не в середине.

— Естественно. Знаю эти статуи, как не знать. Но разве их там только три, а не четыре?

— Именно. Ну и — опять же не спрашивайте зачем — я хочу, чтобы, вернувшись сюда, вы точно сообщили мне два конкретных факта, связанных с этими статуями. Во-первых, который из четырех постаментов пустует? Тот, который в дальнем правом углу, или же тот, который в ближнем левом…

— Мне кажется, я уже знаю ответ. Не тот ли, что в дальнем левом углу?

— Если бы я помнил, не стал бы вас и просить. Так что перепроверьте, пожалуйста. Это ведь нужно для книги, а не для застольной беседы. Необходимо уточнить все детали.

— Хорошо.

— Второе: чьи это монументы? Нужно выяснить все три имени. Одна статуя почти наверняка Георга Четвертого. А остальные? Если я и знал прежде, то теперь уж не помню. И непременно уточните, кто именно где стоит.

— Всё?

— Всё. Как видите, потребуется разок съездить на Трафальгарскую площадь, только и всего. Но, повторяю, при одном условии: если от этого не пострадают ваши выходные.

— Нет, ничуть. Я же все равно буду мотаться по городу. Да мне это только на пользу. Я уж сто лет не был в Национальной галерее.

— И когда я вас увижу?

— Значит, так: я думаю уехать завтра утром, сразу после завтрака, а вернусь в воскресенье или раненько в понедельник. Хорошо?

— Прекрасно. Потому что в понедельник утром мне надо позвонить по телефону, и я рассчитываю на вашу помощь. Хочу поговорить с литагентом.

— Ради бога. Скорее всего я вернусь в воскресенье вечером. Но очень поздно. Не ждите меня, ложитесь спать. Я сам отопру дверь.

— Хорошо.

— И еще одно. Пол.

— Да?

— Нельзя ли мне до отъезда получить от вас чек?

— Чек?

— Ну да.

— Но мне казалось, мы договорились, что — во всяком случае, поначалу — аванс вам не положен. Пока мы оба не удостоверимся, что подходим друг другу.

— А за компьютер? Вы же мне еще не заплатили за компьютер.

— За компьютер? Разве? Господи помилуй, а ведь вы правы. Я настолько увлекся книгой, что совершенно забыл про компьютер. Какая промашка с моей стороны, просто срам. Безусловно, я сейчас же выпишу вам чек. Раз вы того хотите. Но вам удастся положить деньги в банк? В субботу, я имею в виду?

— Верно, не удастся.

— Как же быть?

— Если я поеду в понедельник, то рано утром смогу положить их в Чиппинг-Кэмпдене.

— Но вы же говорили, что скорее всего вернетесь в воскресенье?

— Тогда в выходные просто отправлю чек по почте в свое отделение «Барклиз бэнк».

— А так можно?

— Ну да.

— Конечно, я дам вам чек. Чековая книжка лежит в ящике секретера. В верхнем ящике. Будьте любезны…

— Вот, пожалуйста.

— Благодарю вас, Джон.

* * *

Девять дней. Уже девять дней. Помню ли я свою прежнюю жизнь до появления Джона, свой каждодневный круг забот? Боже мой, еще бы не помнить! И при всем при том, при всем при том, случись ему выпасть из моей теперешней жизни, трудненько мне было бы начинать все сначала. Да, верно, я всегда был нелюдимом, но ведь нелюдим — это тот, кто сам выбирает одиночество, — вернее, он хочет только, чтобы его оставили в покое. Есть огромнейшая разница между одиночеством и стремлением остаться одному; так, мазохист, наслаждающийся особой, желанной болью, испытывает, вероятно, подлинные страдания, когда его просто-напросто мучают. Ну что ж, пока еще рано судить.

* * *

— Джаз! Джаз! Джаз!

Ах, не надо мне яств по-креольски,

Не надо ужина во «Vieux Carré»[12]!

А нужна мне лишь осанна,

Трубный звук Армстронгианы

Из старинной Луизианы-ы-ы,

От ее любимого сына Луи!

Джаз! Джаз! Джаз!

Теперь звуком трубы скарлаттинским

Звенит весь остров Манхаттенский,

Где ритмы давно blase[13],