Я обвел взором неприглядный, захламленный чердак и с сомнением спросил:

— То есть, вы хотите сказать, что именно здесь хранилище неких непостижимых тайн, без которых немыслимо существование?..

Брюс подтвердил:

— Вы зрите в самый что ни есть корень! Именно так: решительно, немыслимо!

— И под этой крышей творится нечто…

Философ, однако, перебил меня:

— Минутку, мой друг! Я хотел сказать: все именно так – но, как говорится, cum grano salis,[15] с одной лишь горьковатой grano salis! Многое утрачено с веками. Увы, ржа времени губительна и беспощадна! Суетные веяния пробрались и в сие место. Да еще прибавьте сюда печальную историю нашего отечества на протяжении последнего столетия, — многое ли тут, скажите, могло сохраниться? С печалью вынужден констатировать: почти все, чем нынче Центр занимается – досужие фокусы и более ничего! Какие-то полеты небритых личностей (быть может, вы нечто подобное наблюдали?), какие-то шаровые молнии и прочая балаганная мишура! Право же, порой совестно наблюдать! О, если бы я не знал, что есть еще нечто, никакие кандалы, видит Бог, не удержали бы меня здесь! — На миг его согбенная спина распрямилась. — Неужто вы думаете, что ради каких-то ярмарочных фокусов, детских забав философ Иван Брюс стал бы прозябать на этом недостойном чердаке, живя одной лишь крохотной надеждой, что когда-нибудь ему простятся его прегрешения молодости?!

— Однако вы сейчас говорили – есть еще нечто, — напомнил я ему.

— Именно! Именно так! — подхватил он. — Рад, что вы столь внимательны!.. И до той поры, пока это нечто не обратилось совсем в сущее ничто, я счастлив жить надеждой, что когда-нибудь стану и сам к этому прикосновенен! Собственно, из всего того, чем нынче занимается этот Центр, истинных тайн, полноправно заслуживающих столь громкого наименования, всего лишь не более как две, — но какие, Боже, какие! Вы, осмелюсь сказать, даже не представляете себе, сколь возвышенным должен быть разум, который дерзнет прикоснуться к ним!

Видимо, при этих его словах на моем лице слишком отчетливо выразилось сомнение, ибо философ спросил:

— Вы, я догадываюсь, задаетесь вопросом – кто сей величественный ум, способный посягнуть?..

— Да, — пришлось признаться, — я здесь уже не первый день, и как-то, простите, во всем окружении Корней Корнеича не обнаружил пока что никого, кто мог бы хоть в малой мере, так сказать, соответствовать…

Брюс укоризненно покачал головой:

— Ах, молодой человек, молодой человек! Вы кажетесь мне достаточно проницательным, поэтому заклинаю вас – остерегайтесь поверхностных оценок! Привычный ход рассуждений неминуемо вас подведет. Вы судите по вершине айсберга, — в основном только ее-то вы и имели удовольствие лицезреть, — оттого впали в обычнейшее заблуждение. Вероятно, вы исходите из того, что мудрость – великая награда, и маршальский мундир – для нее самое достойное одеяние. В действительности все обстоит прямо наоборот. Истинная мудрость – это тягчайшее испытание, и рубище – ее покрывало! — Философ было снова опасливо огляделся по сторонам, но решимость пересилила. — Кто такой, в сущности, наш Корней Корнеевич? — сказал он. — Администратор, не более. А «мудрый администратор» – это такая же нелепица, такой же оксюморон, как, например, «кошерный боров» или как «милосердный палач». Без администраторов (как, впрочем, и без палачей) тоже, конечно, не обойтись, но те, кто наделен истинной мудростью, не рвутся к чинам и к злату, они принимают правила игры такими, какими эти правила заданы. Когда вы, даст Бог, попадете в Центр – о, с какими подлинными титанами разума сведет вас тогда судьба! Злато им ни к чему, они знают себе истинную цену. И сильные мира сего знают, что не обойдутся без этих, пребывающих в безвестности… Ну да я несколько отвлекся. О чем бишь мы?

— Вы говорили о каких-то двух великих тайнах, — подсказал я.

— Да! Я бы даже так выразился – о двух определяющих тайнах. Одна из них берет свое начало на заре нашей эры и через огромную цепь поколений прослеживается почти до нынешнего дня. Великая тайна Грааля, тайна деспозинов,[16] сохраненная тамплиерами и чудом донесенная до нас. Боже, кого там только не было в этой цепи – и пророки, и древнефранкские короли, даже некий отпрыск разжалованного офицера и глухонемой содержанки. Я слыхал, — почему-то шепотом добавил он, — что недавно обнаружилось последнее недостающее звено; однако до поры – тс-с-с! Да и возможно – всего лишь пустые слухи… Другая же тайна – более недавняя, пожаловала к нам из эпохи императора Павла Первого и касается его письма, обращенного к потомкам…[17]Вы об этом что-нибудь слышали?

Я вспомнил подслушанный когда-то разговор двух офицеров в столовой и кивнул:

— Да, кое-что. Совсем немного. Хотелось бы, конечно, подробнее.

Брюс махнул рукой:

— Ах, о чем вы! Посему это и великая тайна, что подробности не известны никому… Ну, может, всего одному человеку; он содержится тут, в Центре, в семнадцатой спецкомнате… Но это вовсе уж – т-с-с!.. Я, право, — лишь краешком уха, совершенно случайно… Вы не представляете, сколь многие вожделеют это знать! Кстати… — он снова перешел на шепот, — я знаю, сюда, в Центр, поступил на сей счет сверхсекретный заказ правительства, самого президента. Предполагается, что в том письме – предсказание судьбы России, а быть может, и мира всего… Но больше… клянусь вам, я, ей-Богу, просто не имею права!..

Я взмолился:

— Да бросьте вы! Не бойтесь. Честное слово, я – никому…

После долгих колебаний толстяк-философ уже, казалось, готов был сдаться, но тут я допустил самую роковую оплошность – вместо пачки сигарет вытащил из кармана крохотный диктофончик (пока что без батареек), выданный мне дядей для записи бесед с маршалом. Вид пластмассовой коробочки подействовал на философа, как удар хлыста.

— Что это?!.. — воскликнул он. — О, Господи! Неужели?!.. Как вы могли?!..

— Да что вы, он не работает, — стал оправдываться я. — Неужели вы думаете, что я бы стал…

Брюс не слушал моего лепета.

— Я вам доверился… — горестно проговорил он. — Я был с вами так откровенен, а вы…

— Но даю вам честное слово!..

Но толстое тело Ивана Леонтьевича теперь тряслось, как желе, он замахал руками:

— Нет, нет! И так – что я себе позволил! Боже, сколько лишнего я вам тут наговорил! Как я мог! Умоляю вас – ради Бога, ради Бога!..