— Ах, — отозвался он, — разница между бытием и небытием столь призрачна, что порой ее просто нельзя различить.

— Ну а мы-то, — спросила Лиза, — мы-то живы?.. Почему мы не чувствуем холода?

— Увы, милая, тот же самый ответ я вынужден вам дать, — сказал он.

— Но мы живы!

— И этого, — сказал он, — никак не смею отрицать, ибо вы страдаете и мыслите, а что еще означает – жить?

— И куда нам теперь деваться? — немного помолчав, спросила она. — Ни одежды, ни крыши над головой…

— Ну, во-первых, — сказал старик, — друг у друга есть вы. В отличие от меня, вы не обречены на одиночество… Одежда… Кое-что на вас все-таки есть; да и разобраться – так ли она вам нужна?.. Что же касается крыши, то – разве мыслящая душа не достаточное укрытие?

— Так значит, мы все-таки?.. Мы все-таки?..

Вопрос мой так и остался незавершенным, ибо в этот миг под моими ногами уже что-то покачивалось, и небо, небо небывалой какой-то синевы, слепя глаза, обволакивало со всех сторон.

Подо мной была деревянная палуба, гребцы слаженно работали веслами, и легкий корабль уносил нас по теплому морю куда-то вдаль…

* * *

…"Голубка" было имя этому кораблю. Легкокрылая "Голубка" мчала нас в далекую Галлию.

И черны были одежды на женщине, стоявшей у борта, и скорбно было ее лицо. Мария, — я знал это, — ее звали Мария. И черна была ее скорбь, кою не разбавить даже этой ослепительной синевой моря и изгибающегося у горизонта небосвода.

Когда мы плыли? Сейчас? Завтра? Тысячи лет назад? Наверно, всегда, пока существовало самое Время…

Лиза, стоя рядом, держала меня за руку. Значит, и счастье было, как самое время, нескончаемо…

По другую сторону от меня стоял старик в белой хламиде.

— Скоро, уже скоро, — сказал он.

Но что, что скоро? Я не знал. И не хотел его спрашивать. Мне было все равно. Не кончалась бы только эта синева и это горячее Лизино прикосновение к моему запястью.

Ну конечно, конечно, мы плыли на "Голубке" в неведомую Септиманию[67], которую нам еще только предстояло основать! Вон и берег уже виднелся вдали. Значит, скоро, действительно, скоро…

Но покуда мы еще не доплыли, я вдруг снова, как во время того звездного хоровода, почувствовал себя парящим где-то в неизмеримой выси и оттуда с охватившей меня вдруг жалостью снова созерцал этот бирюзовый шарик, так же как и мы несущийся в неизвестность вместе со всеми, пребывающими на нем.