Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но самое печальное, что Копелевы так задурили голову Бёллю, что он чуть ли не стал винить себя в… смерти Кости. В одной из бёллевских статей я с ужасом прочла, что КГБ будто бы отомстил Богатыреву за то, что тот обнаружил купюры в переводе «Группового портрета…». Доказательством того, что Костю убил гэбист, а не какой-нибудь пьяный или псих, каких немало в любом многомиллионном городе (слова о пьяных или сумасшедших и о многомиллионном городе принадлежат Бёллю), писатель счел то, что убийцу не нашли, и еще то, что о нераскрытом преступлении не было написано в газетах.
Человеку, жившему в ту пору в СССР, смешно полагать, будто убийства на бытовой почве кто-нибудь станет расследовать, искать убийцу, тем более писать о расследованиях в газетах. Правоохранительные органы СССР уже давно превратились в карательные. Ничего они не желали расследовать, если это касалось рядовых граждан.
А теперь пора подытожить все предыдущее и поглядеть, что осталось в сухом остатке.
Во-первых, я потеряла друга Костю Богатырева. Все его чудачества были неотъемлемой частью Костиной натуры. И я никогда на него не обижалась. В случае с Бёллем — тоже.
Во-вторых, роман Бёлля «Групповой портрет с дамой» был опубликован, и его прочли десятки, а может, сотни тысяч граждан. Но прочли с некоторым чувством разочарования, ведь, возможно, самое интересное в нем было вычеркнуто.
Далее: я, переводчица Бёлля, была скомпрометирована на долгие годы. Всеобщее возмущение выразила Е. Кацева. Кацева констатировала, что «купюры были выполнены столь недобросовестно, что разразившийся в западногерманской прессе скандал был не беспочвен». Плюс «профессиональные небрежности». Возмутило Кацеву, в частности, то, что из романа были вычеркнуты «эротические сцены и физиологические описания». Видимо, Кацева не знала, что ни «эротические сцены», ни «физиологические описания» при советской власти не разрешали печатать…
И в-третьих: Генрих Бёлль был окончательно и бесповоротно «приватизирован» супругами Копелевыми. В его друзьях не осталось ни одного человека, который понимал бы, что вокруг него идут какие-то не совсем понятные игры. Костя был убит. Я и Д.Е. ославлены как враги…
Все вышесказанное — объективная картина того, что произошло в те годы.
А субъективно было вот что: я чувствовала себя незаслуженно оплеванной, оболганной, несчастной. И ни один человек за меня не заступился. Все делали вид, будто цензуры нет, а есть только недобросовестные переводчики. И клевали меня безостановочно. А Бёлль, приехав в Москву в 1972 году, даже не позвонил.
Скажу как на духу — история с романом «Групповой портрет…» — одна из моих самых больших обид в жизни.
На этом надо бы поставить точку. Но я так много написала о Копелевых, что линию Копелевы — Бёлль следует закончить.
Когда Лев и Раиса в 1980 году отправились на Запад по такому странному поводу, как чтение лекций, очень многие задумались. Ведь ни один крупный советский ученый, а крупных ученых в СССР было немало, с 20-х годов разрешения на это не удостаивался. Супругам даже оставили их советские паспорта.
В общем, в Москве прошел слух, будто Копелевых отправили вдогонку… Солженицыну. Не так уж глупо. Солженицын — единственный человек, которого Кремль боялся. И когда его «выдворили» из Советского Союза (даже слово специальное на Лубянке придумали), то, по-видимому, не учли мировой славы автора «Архипелага ГУЛАГа» и его влияния на умы людей во всем мире.
Тогда-то хитроумный Андропов, возможно, и придумал комбинацию: Копелев contra Солженицын. Правда, уже почти шесть лет прошло со времени высылки Солженицына, но, как известно, бюрократия работает в России удручающе медленно. И лишь только Копелевы прибыли в ФРГ, как вышла копелевская книга «Утоли моя печали», где Лев, как сказано выше, всячески чернит Солженицына. Впрочем, в то время и Лев и Раиса уже много дурного наговорили об Александре Исаевиче. Наговорили как бы нехотя, сквозь зубы, как бы преодолевая себя, но достаточно определенно. Думаю, в Европе нашлось немало простаков, которые слушали их.
В 1974 году Солженицына встречал Бёлль. Даже частушку об этом в России сочинили:
Самолет летит на Запад,
Солженицын в нем сидит,
«Вот-те нате, хрен в томате», —
Бёлль, встречая, говорит.
Итак, Бёлль, Солженицын, Копелев… На самом деле Солженицын очень быстро покинул Германию. А Копелев поселился в ФРГ всерьез и надолго. Благодаря Бёллю супруги хорошо устроились. Лев получил крупную денежную премию. Бёлль представил его как героя войны, который к тому же спасал немецких женщин от поругания. Далее Бёлль издал книгу бесед с ним, где сообщил, что он и Лев очень похожи друг на друга. А через два года после приезда Копелев стал руководителем Вуппертальского проекта — многотомной серии книг о тысячелетней истории русско-германских отношений. В ФРГ эти кирпичи тогда ценились. На мой взгляд, эти тома были очень похожи на многосерийные «монографии», которые выпускали при советской власти гуманитарные институты Академии наук.
Основную свою задачу Копелевы, очевидно, выполнили. Выдавая себя за диссидентов, не хулили родную Советскую державу, как это делали эмигранты-антисоветчики. Вреда Копелевы державе не принесли. Недаром Льва до сих пор любят цитировать в ФРГ. Он был за российско-германскую дружбу. А кто против? Ангела Меркель? Сергей Лавров?
Шли годы. В СССР началась перестройка. И вот однажды в санатории Академии наук «Узкое» ко мне и Д.Е. подошел очень немолодой человек и сказал: «Вы меня, наверное, не узнали. Я — Рожанский218. Нас познакомили Копелевы. Они сейчас в Москве. Но вы ведь слышали, Раиса смертельно больна, у нее рак — метастазы, здесь ей стало хуже. Немецкое посольство предлагает срочную эвакуацию. Но она тянет время… Хочет побыть еще немного на Родине…»
О кончине Раи я узнала в ФРГ, прочла в каком-то немецком ежегоднике. В годы перестройки мы стали ездить в Германию очень часто. Мужа приглашали на все коллоквиумы и семинары, касавшиеся нацизма, заговора 20 июля 1944 года и прочих важных событий германской истории.
И в разговоре с Рожанским, и при чтении немецкого ежегодника я почувствовала острую жалость к Рае — юной, прелестной
