мое… сладкая моя, вот именно с «червоточинкой» и люблю… тем и сладка-остро, пряна… душистая моя… страстная, горючая-жгучая… обжигающая… — _л_ю_б_л_ю!

Со всем твоим об экранном вполне согласен, ты дала блестяще. И «лечение» гостя — чудесно. И определение моего недуга — точно, сжато, умно, — ты была бы большущим ученым и торила бы новые пути. Знай, Олюнка, если иные мои письма кратки, «хладны», если замедлены… — значит, _н_е_ мог, не в духе, разбит почему-либо… — я не только «прошлогодний», — я глубже, крепче для тебя, я вплавнен тобой в тебя, и без тебя мне не жизнь, а пустыня. Не смею клясться самым для меня священным… ты мне поверишь: я до боли твой, до сладкой боли, этого не сказать — _к_а_к. И мне очень больно, горько, что моя Олюнка томит себя напрасно, изводится, живет в надуманных и больных призраках. Сердце мое страдало, когда читал сегодня оба твои письма. Ужас охватывает, когда представляю, _ч_е_г_о_ ты наворачиваешь себе! — это же опять болезнь, это же чистая истерия, неврастения, — борись же, найди равновесие, не испепеляйся, хоть — повторю! — для меня-то, меня-то пожалей. Если бы ты была тут… как чутко, как нежно-ласково прильнул бы к тебе, как тихо голубил мою Олюну… мою больную девочку… мою найденную так благодатно, единственное отныне дорогое мне на свете! Ну, ми-лая… дай твою головку, вот сюда, к сердцу… слышишь, как оно тобой живо, тобой трепещет, за тебя трепещет? Сколько бы сказать хотел тебе, шептать, — так это глубинно _н_а_ш_е, так только нам понятно, только нам присуще! Оля, какой блеск зажигается во мне, от тебя, живое мое вино, мое Оле-шампанское… чуть-чуть пьянящее… чуть-чуть дурманное сладко… — и сколько образов, мыслей, планов… сколько чистого, не сжигающего огня… огня освящающего — от тебя во мне! Оля, ты устала бы слушать… ты заворожилась бы… если бы я сейчас вот стал говорить тебе… так ярко во мне, так образы теснятся… такой простор воображенью! Ты меня зажигаешь, огневая моя, чудеска моя… чарующая тайной-чудом, в тебе творящимся… о, сколько бы дала ты мне, как я это _з_н_а_ю!.. — мы нашли бы новый с тобой язык… _н_а_ш_ язык, мы понимали бы с намека взглядом, с движенья брови, с уголка губы… со вздоха… Оля, твой всегда, вечно до… вечности! Твой Ванёк, только твой — и весь. Как целую!

[На полях: ] Оля, верь: завтра начну — и — добьюсь! Хочу с тобой в лесу — остановиться на поляне… и видеть небо в твоих глазах.

Какой суп сварил! — сам. А сейчас — яблоки, так хочу… очень люблю мармелад, — умею!!

Оль, приди… во сне хоть пока… дай же обнять тебя! Что со мной?!

Даже намека на склероз нет. Оль, дай глазки… вот! Ты чувствуешь? _к_а_к_ целую..? Вот так?

Помни: ни-ка-кой болезни нет, доктор доволен. Но бром мне необходим! Иначе я — как в 37–38 гг.

Спешу на почту. И все-то есть хочу! Ночью — проснусь — и вот — _в_с_е_ вижу… смешно!

С тобой мы бегали бы по лесам, на велосипедах, — так мне все легко, а с тобой… я стал бы до того юным… _г_л_у_-_п_ы_м… — и ты смеялась бы… как дети играли бы… я, ведь, такой еще «мальчонка»! — несмотря на _в_с_е! М. б. и увидишь. Сказала бы: ах, болтушка!

190

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

20. VIII.42 9–30 вечера

Ласковая моя Олюночка, еще и еще перечитал твои письма, му-ку твою-мою… как мне душу всю перевернуло, что ты так страдаешь, _н_и_ из-за _ч_е_г_о! — и я бессилен крикнуть тебе, чтобы ты тотчас же услыхала, что ты сама себе все жгучим воображением накрутила! Но от этого еще больше нежность во мне, еще острее боль за тебя, — кажется, с радостью принял бы за тебя _в_с_е, все снял бы с тебя на себя, если бы возможно было. Олюна, Олюночка-ласка, успокойся, детка моя-надумщица… Ванёк твой все тот же, прежний, восторженный, светлый к тебе, молящийся на тебя, за тебя! Ты моя драгоценность неразменная, уют душевный, уюточка моя, славочка моя… успокойся, не надумывай, не выстрадывай лишние, ничем неоправданные муки! Молю, прошу тебя, у ножек твоих, целую их — они для меня, как все твое, — священны, чисты, как ножки моего ребенка, ну, все, все твое, все в тебе — покрыты для меня неизъяснимым чувством святой благоговейности… — вот что я чувствую, — ты вся для меня — _н_е_б_о_ мое… и твое душевное, вечное твое, слиты во мне с таким же прелестным земным в тебе… даже неровности, которые и тебя томят, и те мне дороги, — ведь они твои, из твоей сложной и как-то особенно чисто-святоболезненной сущности… — это неопределимо словом. Опять ты заболела, опять худеешь… Оля, овладей же собой, прогони эти навязчивые сумбурные тревоги, — это же не от _с_в_е_т_а! Ты умница, ты мудрая, ты понимаешь, как это отражается на тебе… Господи, я бессилен. Оля, неужели ты не можешь вообразить моего состояния во время минувшей, слава Богу, болезни, длившейся почти два месяца!!? Представь: когда часами, вот тут… у горла, томит… неизбывная тошнотность… — не хочу физиологических подробностей! — это такая мука, когда в тебе только эта «физиология», нестерпимая… ну, зубная боль, что ли… ни думать — или только мрачное! — ни говорить, ни дышать ровно… наливаешься тошнотой… и вот… часами… а потом еще боли, «схватки»-спазмы, крутишься от них… и чего-чего только не лезет в голову! «Ну вот, _в_с_е_ кончено… _п_у_с_т_о_т_а… ни солнца не видишь, ни света, ни в чем… и тревога о тебе… — надо же написать… Олюна томится, не увижу ее… к чему же _в_с_е_ было!..» — ох, Олёк, это не описать. С тоской глядишь на стол, на забытые рукописи… неоконченные… а, тягостно переживать в мыслях..! Представь, — и ты поймешь, почему редко писал тебе, почему хмур, — в таком состоянии жизнь противна! Ну, поняла, детка? Ну, будь же прежней, нежной, радостной, исполнись надеждами на лучшее, что ждет тебя! пой, ласточка, пусть сердечко твое ровно-ровно бьется, — твой Ванёк все тот же, еще нежней, еще ближе к тебе, — если это возможно только! — весь я тобой томлюсь сладко и — это же надо сказать, — тревожно. Не думай об операции, не надумывай… Слушай, красавочка моя… — у мужа караимочки лет десять камень в почке… дня не проходит без болей… но доктора не советуют оперировать, его тревожить (т. е. камень), (а бывают и истечения гноя!). У тебя нет никакого камня, у тебя, м. б., периодически, от инфекций, воспаляется слабое местечко, отсюда и кровоизлияния. Окрепнешь совсем, установится «равновесие» в