Перед началом «операции», как они называли её между собой, никто не произносил речей, но никто и не шутил, как это бывало перед высадкой десанта во времена службы Алессандро. Молчаливы, напряжены и сосредоточены. Мандела прислал им последние данные по школе через закрытый канал, но не приписал ни слова от себя. Оставался последний шанс повернуть назад — шанс, которым никто из них, естественно, не воспользовался.

Они надели камуфляжные комбинезоны и бронежилеты, установили оборудование, зарядили автоматы и пистолеты, надвинули на глаза визоры: тонкую, еле заметную плёнку вроде очков, проецировавшую изображение прямо на сетчатку глаза — не чета тяжеловесным забралам, к которым привык в своё время Алессандро.

Свои учётные записи в Сети они закрыли, а коммуникаторы перевели в автономный режим. Если первая фаза операции сложится успешно, то, знали они, первое, что сделают власти, — отрубят им Сеть, а потом накроют электромагнитным колпаком. Они окажутся отрезаны от внешнего мира и о реакции на свои действия смогут узнать лишь от тех, кто придёт к ним с белым флагом… Требовать ли им в качестве переговорщика генсека ООН — заведомо зная, что он не появится? Настаивать на представителях от Комитета? Требовать суда над Стивеном Голдом? Требовать у кого? У прессы, пустив её внутрь и заставив всё снять на камеры? У Комитета, скорее всего подкупленного Голдом, у генсека, питавшего симпатию к «Облику Грядущего»? Кому предъявлять обвинения, если всё подтвердится? Международное расследование? А их допросят как свидетелей и посадят в тюрьму только за убийство солдат «Хай Яо»? Счастье, если будет так, даже провести жизнь в тюрьме, лишь бы знать, что виновных нашли и они будут наказаны… Счастье, если будет так, но, скорее всего, их просто убьют.

Быстрым шагом двигаясь к раскрытым воротам школы, Алессандро переглянулся с Эдином, американцем, африканцем и чеченцем. Араб и китаец уже отделились от них, чтобы зайти со стороны служебного входа. Пути назад не было. Автоматическая винтовка на крыше здания за их спинами поймала в прицел головы обоих солдат «Хай Яо», сильно потевших в своей чёрной форме под палящим солнцем.

На заборе была табличка: «Новая школа № 4 имени Януша Корчака» и — снизу — небольшое стихотворение. Алессандро прочитал его за долю секунды, проглотив целиком. Ему понравилась одна строчка, и он медленно, нараспев, повторял её про себя, когда прозвучали первые выстрелы: «Один возможен был бы бог…»

«Господи, теперь надо только сделать так, чтобы папочке было не слишком больно умирать…»

Она думала, он не слышал; он и не слышал, он прочитал по губам. Федерика говорила с его личным врачом, стоя за толстым стеклом, а Иоанн лежал на больничной койке, и в него впивались иглы капельниц и датчиков, а сверху угрожающе нависал аппарат для НБп, протянув к его растрёпанным волосам датчики.

Каждый день медицина делала шаг вперёд; каждый день от рака, Альцгеймера, СПИДа, инсультов и инфарктов умирало всё меньше и меньше людей: НБп излечивало наследственные заболевания и психические расстройства, повреждённые органы клонировали и пересаживали, лекарство существовало от всего. От всего, кроме синдрома Холиншеда-Краснова: слабости, потери аппетита и повышенной утомляемости, полной дегенерации внутренних органов, порой одного за другим, порой всех сразу. Необратимые мутации ДНК, вызываемые Болезнью, всегда приводили к смерти. Нанотерапия и особые курсы НБп, настраивающие организм на борьбу с изменениями, лишь откладывали неизбежное.

Иоанн потел, ему было жарко, его мучила жажда, он плохо спал, но голова оставалось ясной, и он понимал: никто не знает, сколько ему осталось. Болезнь подкрадывалась незаметно — датчики здоровья не могли обнаружить её заранее и не могли предупредить. На публике Иоанн держался, хоть и был вынужден ради лечения сократить количество мероприятий и с середины лета не покидал Ньюарк. Но пока тревожные слухи о его здоровье удавалось сдерживать. Пока.

Пока он мог, пока он держался, пока сохранял лицо, а лёгкое похудение можно было списать на усталость или на последствия рака — общественность полюбила историю о генсеке, заболевшем самой страшной болезнью начала XXI века и без труда выигравшем бой. Они думали, дело в одной лишь нанотерапии.

Правду знали единицы. Этим утром список увеличился на одного человека: Иоанн не мог врать в лицо собственной дочери, внезапно приехавшей из Бостона и нашедшей отца в медицинском отделении штаб-квартиры ООН. Иоанн распорядился оборудовать для лечения комнату отдыха рядом с его кабинетом, но монтаж оборудования затягивался, а часы тикали.

На лице Федерики не было слёз, она стоически выдержала известие; и те слова она произнесла обыденно, негромко, еле заметно кивая, скрестив руки ниже груди… Ей было страшно. Иоанн чувствовал это. Сам он больше всего боялся другого — как бы Федерика не рассказала об этом своей матери или сестре.

Не расскажет. Лэтти проводила затянувшийся медовый месяц в Алтайских горах, Лора улетела куда-то в Перу… Иоанн попросил её принять участие в организации благотворительных концертов классической музыки в Китае, и они поругались в очередной раз. Сильнее, чем обычно. Ещё два года — слишком долго, заявила она. Она не будет ждать. Она любит другого (которого из? — хотел спросить Иоанн) и хочет от него детей. Ей нужна другая жизнь, она больше не может всё это выносить. Она не будет его «королевой», она никогда не хотела быть королевой, она выходила замуж за писателя, а получила надменного политикана, и ей он не нравится. Она улетела на следующее утро, и Иоанн даже не спросил начальника охраны, куда. Он не хотел знать.

Лора перестала общаться и с дочерьми.

«Мой отец так ценил семью, а теперь, как сказала Мелисса, у меня больше нет семьи. Семью мне заменила семья народов? Нет, нет. Никакой долг, никакое великое дело не могут заменить любовь между двумя людьми, не могут заменить семью, не могут заменить этот невидимый огонь, который согревает и поддерживает в самые трудные и самые счастливые минуты жизни. Никакое великое дело не заменит слов, сказанных любимой дочерью…»

Федерика крепко обняла его перед тем, как ушла. Хотела остаться, но Иоанн заверил её, что у него слишком много дел и что на сегодня лечение закончено. Он не врал. Ему действительно нужно было прочитать много документов и подготовиться к ряду встреч; пока он был в медицинском центре, он, к сожалению, не мог принимать посетителей и выходить на связь в Сети из опасения, что о Болезни станет известно. Приходилось ограничиваться размышлениями и консультациями лишь с самыми доверенными советниками.

О том, сколько законов Иоанн нарушил, Мик сообщил ему сразу по возвращении из Европы. Здоровье Генерального секретаря должно быть достоянием общественности; в случае неспособности выполнять свои обязанности — например, серьёзной болезни, отвлекающей его внимание и отнимающей время, — генсек должен немедленно подать в отставку. Иоанн принимал присягу и хорошо помнил эти параграфы. Его больше беспокоило, какая буря поднимется из-за того, ЧЕМ именно он болен, и какой будет реакция на то, что он прошёл НБп.