Уинстон со стуком поставил бутылку на стол и, пошатываясь, направился ко мне. Пальцы его пробежали по крахмальному кружевному воротнику платья из зеленого шелка, которое он заставил меня надеть к ужину.

– Ты еще красивее, чем в моих воспоминаниях, – проговорил он заплетающимся языком.

Похотливый взгляд его соскользнул в вырез корсажа, слишком сильно сжимавшего мой живот. Я смотрела на трепещущее на сквозняке пламя свечи.

– Чего вы от меня хотите?

– Чего я от вас хочу? Всего, Кейтлин, всего! – ответил он и положил руки мне на плечи. – Я хочу вас всю целиком, дорогая…

Пальцы его угрожающе стиснули мои плечи, но тут же ослабили хватку и погладили меня по затылку и шее, постепенно опускаясь вниз, к груди. Кружевные манжеты коснулись моих ушей и щек.

– Вы можете взять мое тело силой, если хотите, Уинстон, потому что я не смогу вам противостоять, но это все, что вы получите от меня. Что бы вы ни делали, сердце мое принадлежит Лиаму. Вам никогда не заполучить меня всю. Нет, никогда!

Я произнесла тираду спокойно и сухо. Руки, массировавшие мои груди, на мгновение замерли, поднялись вверх и нежно обхватили шею.

– Я заставлю вас любить меня, Кейтлин… – прошептал он мне на ухо.

Я засмеялась, и этот звук эхом отразился от стен, которые даже великолепные гобелены не могли согреть.

– Вы заставите меня себя любить?

Я оттолкнула его. Уинстон покачнулся и едва успел схватиться за край стола, который опасно зашатался. Бутылка с бордо упала, и темно-красное пятно расплылось на дорогой льняной скатерти. Внезапно в центр пятна вонзился нож. Я моргнула и вздрогнула.

– Я убью его, – холодно сказал он. – Он придет за вами, и я его убью. Надо было сделать это в тот, первый, раз…

– Вы нездоровы, Уинстон Даннинг, – сказала я. – Если вы убьете его, то убьете и меня тоже. Но зачем вам я? У меня нет ничего – ни титула, ни состояния. И при дворе есть женщины намного красивее…

Он грубо схватил меня за плечи, обнял и поцеловал. От него пахло вином и духами, от запаха которых меня затошнило. Его светлые голубые глаза пристально смотрели на меня. В этом взгляде я прочла легкую грусть, однако ни малейшего сострадания к этому человеку я не испытывала.

– Кейтлин, я люблю вас, – прошептал он охрипшим от выпитого вина голосом. – Я думаю о вас днем и ночью. Не могу дождаться, когда снова смогу прикоснуться к вашей белой коже, погладить ваши эбеновые волосы…

Он медленно снял черный бархатный камзол, покачнулся, выровнялся и принялся расстегивать жилет. Парика на нем сегодня не было, и светлые волосы рассыпались у него по плечам.

– Уинстон, вы не умеете любить! Вы берете и ничего не отдаете взамен. Для вас нет ничего святого. Вы дважды заплатили, чтобы заполучить меня. А любовь… она не продается, какую бы цену вы ни заплатили…

– Замолчите! – крикнул Уинстон и зло посмотрел на меня.

Он грубо толкнул меня, так что я упала спиной на стол. Лицо его исказилось в гримасе ненависти, глаза яростно сверкали в сиянии свечей. Я перевела взгляд на его тень, которая смешно дрожала на фоне стены, обтянутой малиновой парчой.

Он вцепился в мой корсаж и дернул так сильно, что оторвался целый кусок ткани, и, тяжело дыша, повалился на меня.

– Вы пьяны, Уинстон! Настолько пьяны, что у вас не получится…

Он с трудом выпрямился, упираясь в стол левой рукой, потом схватил мою руку и прижал ее к отвердевшей плоти у себя в гульфике.

– Вы меня недооцениваете, Кейтлин, – оскалился он.

– Вы – чудовище! Вы когда-нибудь были с женщиной по ее доброй воле, без насилия? Может, это вас и возбуждает? – спросила я с ноткой насмешки в голосе. – Я права? Вы получаете желаемое с помощью побоев и угроз, да, Уинстон? Разве это по-мужски?

Он побледнел как полотно. Рука, занесенная для пощечины, повисла в воздухе. Я резко оттолкнула его. Уинстон отлетел назад, споткнулся о ковер и ударился спиной о каменную каминную полку.

– Хотите надругаться надо мной? – крикнула я ему.

Разорвав остатки корсажа, я выставила напоказ мои набухшие груди и округлившийся живот под нижней полупрозрачной рубашкой.

– Ну же, чего вы ждете? Извращенец! Берите мое тело и делайте с ним что хотите! Но это все, что вы от меня получите! Я люблю Лиама Макдональда и… я ношу его ребенка! Мое сердце принадлежит ему.

Глаза его расширились, и он ошеломленно уставился на мой живот. Мгновение – и на лице его отразилось отвращение. Я невольно улыбнулась. Теперь он стал похож на одну из горгулий, фигурками которых был украшен каминный кожух.

– Вы беременны от этого шотландского проходимца? – процедил он сквозь зубы.

– Да, и это дитя вам никогда не получить!

Уинстон подошел к буфету, схватился за него и наконец-то выпрямился. Эмоции отражались у него на лице по мере того, как одна мысль сменяла другую. И вдруг, посмотрев на меня с подозрением, он спокойно произнес:

– Ребенок может быть от меня.

– Уинстон, тогда я уже была беременна. Неужели вы думаете, что будь у меня хоть малейшее сомнение в том, кто отец этого ребенка, я бы от него не избавилась?

Слова сорвались с губ раньше, чем я успела подумать. Нет, я никогда не смогла бы убить в себе дитя! Поэтому я и родила Стивена. И он навсегда останется частью меня…

– Нет, вы бы от него не избавились, – отрезал он.

Я промолчала. Он был прав и знал это.

– Я беременна уже четыре месяца. Можете подсчитать!

Что Уинстон и не преминул сделать мысленно. В этом можно было не сомневаться – на лице его снова появилась гримаса отвращения. Он с рычанием смахнул рукой все, что стояло на буфете. В момент, когда с оглушительным звоном разбились и тысячей осколков усеяли ковер бутылки и бокалы венецианского хрусталя, в комнату вошел Руперт.

Уинстон стоял, прислонившись спиной к стене, и тяжело дышал. Глаза его были закрыты.

– Отведите ее в спальню и проследите, чтобы она оттуда не вышла, – хриплым голосом приказал он.

Руперт, ошеломленно созерцавший сцену, перевел взгляд на меня и… остолбенел. Я поспешно запахнула на груди остатки корсажа, пряча от него свою наготу. А затем я последовала за ним и ни разу не оглянулась.

Проснувшись, я ощутила сильный запах скипидара. Я открыла глаза, но свет оказался таким ярким, что мне пришлось прищуриться. В комнате было тихо. Который час? Я перевернулась на спину и стала рассматривать лепнину на потолке. Я и не заметила, как забылась тяжелым, глубоким сном. Я закрыла глаза и стала слушать, как бьется мое сердце. Шорох совсем рядом заставил меня повернуть голову и открыть глаза. Уинстон сидел в кресле в изножье моей кровати, и я могла видеть его профиль. Подбородок у него был измазан масляными красками – кармином[133], желтой неаполитанской и сиеной[134]. Щека его нервно подергивалась. В тишине комнаты он любовался большим полотном, установленным на мольберте.