Сказано это было так, будто он совершил проступок, не заслуживающий ни малейшего снисхождения.

— Бедный Сергий, — произнесла она. — Это я должна думать о тебе, а не ты обо мне.

Он сделал попытку приободриться:

— Я поступил глупо. В дальнейшем буду осмотрительнее. Твое прощение — лучший дар, который я могу забрать с собой… Княжна направляется в Святую Софию, возможно, я ей понадоблюсь. Но завтра… а до завтра — прощай.

На сей раз он нагнулся и поцеловал ее в лоб; в следующий миг она осталась одна.

Дворец Юлиана был единственной постройкой, украшавшей большую квадратную площадь у берега моря к юго-востоку от того, что сегодня зовется Колонной Константина; подобно прочим царским дворцам, он представлял собой нагромождение зданий разных форм и стилей, но при этом достаточно красивых и величественных. Вокруг раскинулся сад. Основатель дворца, желавший обзавестись гаванью для своих галер и малых судов, выкопал гавань внутри городской стены и заполнил ее чистой водой Мраморного моря; впоследствии, по прихоти его монаршей воли, стену ломали и дальше, в результате образовался порт Юлиана.

Граф Корти обнаружил, что дворец хорошо сохранился и внутри, и снаружи. Сам он не собирался скрываться, однако свиту его следовало держать подальше от досужих глаз, и более подходящего места для этого найти в столице было трудно.

Он вышел через парадный вход и, миновав небольшой сад, оказался у лестницы, огороженной массивными перилами. Лестница вела на просторную вымощенную площадку, откуда, глядя вспять и вверх, можно было увидеть две огромные колонны-пьедестала, на которых стояли статуи, впереди же простиралась внутренняя гавань — водная гладь, на которой стояла его галера, белая и легкая, точно чайка. Стоит окликнуть вахтенного на палубе, и шлюпка тут же доставит его на борт. Новое обиталище пришлось графу по душе.

Предоставленная в его распоряжение часть дворца находилась в южном крыле, и, хотя он нанял много искусных ремесленников, им понадобилось более недели, чтобы переделать покои по его вкусу и благоустроить его скакунов; следует заметить по ходу дела, что граф перенял многие привычки турок-кочевников, а потому коня, который, возможно, понесет его на поле битвы, числил среди наипервейших своих друзей. Постоянно держа в уме то задание, которое поручил ему повелитель, он без всяческих понуканий придал своему жилищу характер постоянства, а вместе с ним и роскоши.

При всей своей занятости граф нашел время осмотреть Ипподром, прогуляться по Буколеону и вокруг Святой Софии. Из высокой надстройки над своим дворцом он глядел на город, раскинувшийся к западу и юго-западу, осознавая, как сильно ему хочется поближе познакомиться со скрытыми дымкой бесконечными рядами холмов, на которых там и тут красовались дома и церкви.

Впрочем, граф с нетерпением ожидал вестей от султана, не имея до тех пор возможности приступить к действиям. Посланец мог появиться в любой момент, а значит, удаляться от дома не следовало. Граф уже составил доклад о своей поездке в Италию и о последующих событиях, вплоть до прибытия в Константинополь, и жаждал отправить его по назначению. Одобрение Магомета придало бы ему бодрости духа. Он надеялся, что оно исцелит его от меланхолии.

Однажды, глядя на свою галеру, он перевел взор дальше, туда, где как раз сменялся караул порта; его поразил восточный вид офицера новой смены. Это, надо сказать, имело непосредственное отношение к вопросу, который давно уже занимал его деятельный ум: как держать в тайне его сообщение с Магометом, а говоря точнее — как сделать так, чтобы посланец султана мог являться к нему невозбранно и без задержек. И вот решение само шло в руки. Если император доверяет охрану порта одному иноземцу, доверит и другому. Иными словами — почему не взять эту задачу в свои руки и руки своих людей? Не исключено, что ему и так предложат это задание, — нужно лишь немного выждать и посмотреть; если же придется просить об этом официально, имеется прекрасный предлог: местоположение порта рядом с его резиденцией, дворцом Юлиана. Совершенно естественная мысль, никто не откажет; если все сложится, он станет хозяином положения. Можно сказать, в руках у него будут ключи от города. Он сможет впускать и выпускать кого заблагорассудится, а кроме того, если понадобится бежать — вот он, путь отступления! Вот его галера, а вот и выход в море.

Пока он над этим размышлял, слуга принес ему письменное уведомление, что его дожидается офицер из Влахернского дворца. Он тут же направился в приемную залу, где обнаружил нашего старого знакомца — церемониймейстера: тот принес весть, что его величество император назначил графу аудиенцию на полдень следующего дня; если же час этот неудобен, не будет ли граф любезен назначить иной? Его величество понимает, сколько сил уходит на обустройство новых покоев, а потому не тревожил его ранее, за что просит прощения.

Граф согласился на предложенный час, после чего провел посетителя по своим покоям, не упустив ни одного; из кухни они даже прошли на конюшню, где скакунов одного за другим вывели из стойл. Гостеприимство и предусмотрительность графа не знали границ, и он был должным образом вознагражден. Важному сановнику понравилось увиденное, а больше всего ему понравился сам Корти. Не было никаких сомнений в том, что он представит во Влахерн чрезвычайно благоприятный доклад. Говоря коротко, искушенность графа в интригах иного двора, где подозрительность была распространена даже сильнее, чем в Константинополе, сослужила ему добрую службу. Стакан вина на прощание, душистого итальянского напитка высочайшего качества, обеспечил новоприбывшему постоянное место в сердце церемониймейстера. Если украшенный гербом его святейшества документ хоть в малейшей степени мог вызвать сомнения, теперь благонадежность была обеспечена.

Так вышло, что день этот оказался для графа знаменательным. Пока он принимал церемониймейстера, моряки на палубе его галеры, непривычные к византийским обычаям, вздрогнули, заслышав крик: долгий, нараставший, потом скорбно смолкший. Взглянув в соответствующую сторону, они увидели черное судно, входившее в ворота порта. На носу стоял, испуская крики, человек с непонятным цветом лица, высокий, с гибким станом; его немногочисленные одежды когда-то были белыми, теперь же покрылись грязью разных цветов, драный красный платок едва прикрывал спутанные черные волосы; в руке он держал деревянный поднос, полный рыбы. Страж, которому он тем самым предложил свой улов, покачал головой, однако пропустил его лодку. Когда она подошла к борту галеры, матросы и рыбаки (а владельцы черного судна были именно ими) обменялись взглядами, причем трудно было сказать, кто удивился сильнее. Рыбак, стоявший на носу, тут же вступил в переговоры — он перебрал несколько языков и в конце концов остановился на арабском.

— Вы кто?

— Матросы.

— Откуда?

— Из Триполи.

— Дети Пророка?

— Мы веруем в Аллаха и в Судный день, читаем молитву, как положено, даем очистительную милостыню тому, кто ее заслуживает, и не боимся никого, кроме Аллаха.