— Вы видели его вблизи? — поинтересовалась Лаэль.

— Его лошадь прошла от меня не дальше, чем сейчас находитесь вы, мой маленький друг.

— Во что он был одет?

— В полный доспех. Шлем из голубой стали, с серебряным навершием, шея и плечи прикрыты кольчужным плащом, тело — кольчужной рубахой, в каждом звенышке которой — серебряная бусина; кольчугой прикрыты и ноги до колен. От коленей ниже — стальные пластины, инкрустированные серебром, башмаки стальные, на пятках — длинные золотые шпоры. Плащ застегнут под подбородком, лицо открыто: красивое, мужественное лицо, с блестящими черными глазами, смуглое, хотя несколько бледноватое; выражение приятное.

— А какого он возраста?

— Лет двадцати шести — двадцати семи. Он напомнил мне видом тех воинов, которые отправляются в Крестовые походы.

— А какая при нем была свита?

Этот вопрос задала княжна.

— Я могу говорить лишь о тех, кого видел: о конюхах и прочих, кого я, в силу плохого знакомства с воинскими обычаями, назову конюшим, оружейником и оруженосцем или пажом. Что касается команды корабля, то тут, княжна, вам известно более моего.

— Я имела в виду его личную свиту.

— Тут иного ответа я дать не могу, отмечу лишь одно: наиболее необычным мне показалось то, что у всех его приближенных восточные лица, среди них не было ни одного христианского.

— Ясно. — Княжна впервые за все это время отложила иглу. — Я понимаю, что о подобном чужеземце можно распустить самые нелепые слухи. Я расскажу вам, что сама о нем знаю. Сразу же по прибытии он отправил послание его величеству, в котором подробно рассказал о себе. По роду занятий он воин, христианин; большую часть жизни провел в Святой земле, где выучил несколько восточных наречий; получил у понтифика Николая дозволение сражаться с африканскими пиратами, составил команду своей галеры из пленников и, не желая возвращаться на родину и участвовать в раздирающих ее сейчас междоусобицах, предложил свои услуги его величеству. Это итальянский аристократ по имени граф Корти, он представил его величеству свидетельство, подписанное понтификом и с его печатью, где говорится, что понтифик посвятил его в рыцари и благословил на Крестовый поход против неверных. То, что в свите этого графа одни лишь восточные лица, примечательно, но, в конце концов, это всего лишь вопрос вкуса. Возможно, дорогой мой Сергий, настанет день, когда христианский мир неодобрительно станет смотреть на его способ подбора прислуги, однако пока он еще не настал. Если в будущем зайдет о нем речь в твоем присутствии, можешь повторять все то, что я тебе сейчас сказала. Вчера во Влахернском дворце я слышала, наряду с прочим, что император с радостью принял предложение итальянца и разместил его в покоях дворца Юлиана, а также дал позволение поставить галеру в гавани. Немного найдется знатных чужестранцев, которые являлись в империю со столь почтенными рекомендациями.

После этого прекрасная дама вновь взяла иглу в руки и собиралась вернуться к работе, но тут вошел Лизандр, вновь стукнул древком в пол и возвестил:

— Три часа.

Княжна молча встала и вышла из залы; за занавесом поднялась суматоха, вскоре опустела и вторая часть помещения. Сергий ненадолго задержался.

— Расскажите мне, как ваши дела, — попросила Лаэль, протягивая ему руку.

Он ласково поцеловал ее ладонь и ответил:

— Надо мной по-прежнему нависают темные тучи, но вера моя неколебима, а значит, они рассеются; пока же, милый дружок, жизнь не беспросветна, ведь ты меня любишь.

— Да, я люблю тебя, — отвечала она с детским простодушием.

— Братия выбрала нового игумена, — продолжал он.

— Надеюсь, человека достойного.

— Главным аргументом в его пользу стало то, с каким неистовством он порицал меня. Однако Господь благ. Император, патриарх и княжна Ирина неколебимы. При таком противостоянии игумен не сможет изгнать меня слишком поспешно. Я не боюсь. Я и далее буду поступать по велению своей совести. Время и терпение — добрые ангелы для тех, над кем тяготеет неправое обвинение. Но когда преступление состоит в том, чтобы спасти твою жизнь, — дружок мой, моя душа! Этот уголек не перестанет тлеть никогда!

— А что Нило?

— Ему предоставлены достаточные удобства.

— Как только я смогу выходить, я немедленно с ним повидаюсь.

— Его темница в Синегионе неплохо обставлена. Начальник стражи получил прямые указания от императора: следить, чтобы Нило не причинили никакого вреда. Я видел его позавчера. Он не понимает, почему заключен в тюрьму, однако ведет себя смирно. Я передал ему инструменты, время он коротает за тем, что мастерит предметы, которые в ходу у него в стране, — в основном оружие для войны и охоты. Стены его темницы увешаны луками, стрелами и копьями формы столь причудливой, что снаружи постоянно толпятся любопытные. Публика благоволит ему не менее, чем Тамерлану, царю львов.

— Полагаю, речь идет об очень благородном льве.

Уловив ее шутку, Сергий продолжал:

— Ты совершенно права, мой маленький друг. Он, в частности, смастерил сеть из крепкой нити, с тысячей ячеек. «Для чего она?» — поинтересовался я. Он жестами показал мне следующее: «В моей стране с такой охотятся на львов». — «Как?» — спросил я. Он показал мне два свинцовых грузила, привязанных к углам сети. Взял эти грузила в руки. «Зверь перед тобой, вот он бросился на тебя, нужно ее бросить, вот так». И он особым образом подкинул грузила в воздух, сеть полетела вперед и вверх. Нити разматывались в воздухе, будто желтый туман, и я видел результат: животное попало в сеть и запуталось в ней. А наш смельчак продолжал показывать свой немой спектакль. Он сдвинулся в сторону, куда лев не прыгнет, выхватил меч и принялся колоть снова и снова — победоносное выражение его лица явственно говорило: «Вот, теперь он мертв!» Сейчас он занят другой поделкой, не менее для него занятной. Торговец слоновой костью прислал ему бивень, он вырезает на нем историю некой военной кампании. Воины выходят в поход, на следующем рисунке изображена битва, град летящих стрел, воздетые щиты, натянутые луки, целый лес копий. Нило двигается от широкого основания к кончику. Там будет изображена победа, возвращение с пленными и богатейшей добычей… Да, о нем заботятся, но он постоянно спрашивает меня о своем господине, индийском князе. Где он? Когда вернется? Для того чтобы задать эти вопросы, ему не нужно слов. В глазах его отражается душа. Я повторяю: князь погиб. Он качает головой: «Нет, нет!» — и, описав руками круг в воздухе, прижимает их к груди, будто бы говоря: «Нет, он просто странствует, он вернется ко мне».

Сергий так увлекся рассказом, что не смотрел на свою слушательницу; к действительности его вернуло сдавленное рыдание. Нагнувшись к ее руке, он принялся ласкать ее пальцы нежнее прежнего, однако боялся взглянуть Лаэль в лицо. Когда наконец рыдания стихли, он встал и смущенно произнес:

— Ах, дружок, ты же сможешь простить меня?