ей не подходила местная вода? Или еда? А может быть, японки жить не могут без риса? Или дело в качестве косметики… Или пагубную роль сыграла необходимость постоянно говорить на иностранном языке? Но ведь живут же за границей многие японки, совершенно при этом не меняясь. И многие из них работают с иностранцами, но их лица остаются прежними. А когда до меня дошли вести о том, что Мичиру покончила с собой, я понял, что все дело было в ее одиночестве. Думаю, что она просто не замечала этого. Что бы ни говорили, любовь – слишком слабая эмоциональная поддержка. В Соединенных Штатах не существует такой общественной или семейной системы, дающей людям человеческое тепло, как в Японии; все чувства здесь выражаются исключительно через отношение «индивид – индивид». Здесь трудно быть уверенным в том, что тебя любят, что ты кому-то нужен, а ведь человек не может жить без этой уверенности. В Японии, например, достаточно зайти в офис банка «Токио-Мицубиси», чтобы сразу же ощутить царящий там дух гостеприимства. Я слышал, что после землетрясения в Кобе семьи работников крупных предприятий получали существенную помощь от работодателей. Конечно, все больше и больше людей, и в первую очередь я сам, испытывают недовольство от такой системы, которая зачастую оставляет без должного внимания то, что можно ожидать от общества, но при этом нельзя отрицать и того факта, что это единственная в мире система, ставящая во главу угла тепло человеческих отношений. Я полагаю, что Мичиру искренне считала, что ее любят, что в ней нуждаются, вернее, хотела в это верить, но так и не почувствовала этого по-настоящему. Вся уйдя в реальность своей семейной жизни с этим продюсером, она даже не отдавала себе отчета, насколько она одинока. Вот отчего так стареют женские лица.

– Вы считаете, что мне нужна помощь. Но зачем, скажите на милость?

Я все всматривался в это лицо, изъеденное тоской одиночества. Во всяком случае, я не так уж сильно увлекся ею. Нет, конечно, это была чрезвычайно интересная особа, но ее жизнь меня не касалась. Если бы она отвергла мои услуги, я бы оставил ее выпутываться самостоятельно из этого дерьма.

– Скажите точно: вам нужна моя помощь? Если нет, то я немедленно уезжаю домой.

Актриса какое-то время смотрела на меня, а потом, мягко улыбнувшись, кивнула. В то же мгновение морской ветер всколыхнул поля ее шляпы, и тень на ее лице шевельнулась, как живая. Это было очаровательно, но я решил быть хладнокровным. Под яркими солнечными лучами многочисленные мушки, летавшие около ее лица, казались просто черными точечками. Сейчас она совсем не походила на артистку.

– Разумеется. Я прошу вас поехать со мной.

Солнце стояло довольно высоко, становилось жарко. Скоро мы уже мчались по шоссе по направлению к Гаване.

Кондиционер в моем «мерседесе» был давно сломан, и через открытое окно в машину влетал горячий ветер. Дорога из Варадеро в Гавану только называется автострадой, а на деле загреметь здесь в кювет проще простого. Асфальт испещрен трещинами и выбоинами. Разделительной полосы, конечно, нет и в помине, а обочины кое-где совершенно обвалились. Зато открывающийся пейзаж заставляет забыть обо всем. По обе стороны дороги, насколько хватает глаз, простираются поля сахарного тростника, то там, то там пасутся коровы и козы, которых стерегут вальяжные гуахирас с мачете в руках.

Гуахирас – это кубинские крестьяне. Есть такая известная песенка: «Сентиментальный гуахира», есть и танец, также называющийся гуахира. Гуахирас сыграли значительную роль во время кубинской революции. Во главе крестьянских батальонов стоял Камило Сьенфуэгос, безгранично ими уважаемый, не менее знаменитый, чем Че Гевара. Под его началом повстанцами было выиграно множество сражений. Теперь крестьяне находятся под особой опекой государства.

Над головой быстро проносились облака, небо было такое синее, что глазам становилось больно. Тростник и оливковые деревца гнулись под ветром, а со стороны казалось, что по долине и холмам катятся волны. Примерно через час мы проехали Сьенфуэгос. Чудесный город! Дома колониальной эпохи, окруженные со всех сторон каналами, над которыми проносятся стаи белых птиц, названия которых я не знаю. Глядя на город из окна машины, актриса прошептала:

– Я здесь была. Как называется город?

– Сьенфуэгос.

– Здесь играл оркестр, в котором были только старики, а гитарист, так тот вообще слепой. Но то, что они играли, было настолько трогательно! С одним из музыкантов я даже потанцевала.

– В ночном клубе?

– Нет, во внутреннем дворике ботанического сада. Красиво было, как во сне!

– Это называется «патио».

– Да, верно. Там был еще небольшой фонтан, почти разрушенный… голубое небо, белые стены – очень красивое сочетание, было что-то около полудня и тени почти исчезли, я танцевала, и края мой юбки разлетались в стороны. Было много народу, пришли все, кто жил по соседству, пили лимонный сок, пиво и еще что-то, некоторые были пьяны, но у всех был очень счастливый вид.

– Это был какой-то праздник?

– Нет, просто учитель интересовался местной музыкой, многие хотели сыграть для него; в каждом городе собиралось множество музыкантов, чтобы мы послушали их музыку и песни, нас ждали везде.

Бросив взгляд в зеркало заднего вида, я заметил, что она плачет, глядя куда-то вдаль. Слезы текли по ее щекам и собирались на подбородке, словно капли дождя. Она не пыталась утереться; похоже, что она даже не поняла, что плачет. А слезы все текли, оставляя в слое пудры мокрые дорожки. Она плакала, не говоря ни слова, тихо, отрешенно, пока мы не проехали Сьенфуэгос.

По дороге брели женщины с детьми, торговцы толкали свои тележки. Вообще в Гавану ходит автобус, но когда именно, здесь никто не знает. Среди голосовавших на шоссе выделялись военные. Машин практически не было, лишь иногда мы обгоняли грузовик с прицепом, набитым пассажирами.

– Раньше мне очень нравилось ездить здесь ночью, – произнесла актриса.