означает честь быть избранным. Он не был уверен: хуже будет или лучше, если предположить, что, раз уж Кэтрин оказалась душевнобольной, любовь ее становится как бы недействительной.

Теперешнее ее состояние и впрямь внушало глубокие опасения. Днем она частью спала. Остальное время лежала в постели, плакала, обращалась – вне зависимости от его присутствия – к Майклу, кляла себя за разные преступления, которых, возможно, и не было, бредила о колоколе. Ник, которого известили Стрэффорды, пришел к ней вскоре после того, как ее принесли. Там был доктор, и ему пришлось подождать. Когда его впустили, он безмолвно сел рядом с сестрой и сидел, держа ее за руку с ошеломленным, убитым лицом, не находя, что сказать. Она же почти автоматически цеплялась то за его руку, то за рукав, но прямым вниманием не выделяла, обращаясь к нему только с немногими своими здравыми замечаниями, когда просила открыть или закрыть окно или принести подушку. Наверно, он был настолько частью ее самой, что не мог быть ей в то же время опорой или угрозой. Он провел с ней почти весь день, отлучаясь, лишь когда она спала или когда ее навещал кто-нибудь еще – тогда бродил в одиночестве по саду. Выглядел он сильно удрученным, но ни с кем не разговаривал, да ни у кого и времени-то не было в сутолоке этого безумного дня поговорить с ним. Майкл несколько раз проходил мимо и в первый раз выдавил из себя какие-то слова соболезнования. Говорить с Ником было страшно – Кэтрин, казалось, лежала между ними, как труп. Ник в ответ на слова Майкла кивнул и пошел своей дорогой.

Только поздно ночью были наконец закончены все приготовления к отправке Кэтрин в Лондон. Миссис Марк должна была ехать вместе с ней и погостить у живших поблизости друзей, чтобы ежедневно, если это сочтут желательным, навещать ее в клинике. Она обещала звонить в Имбер, как только появятся какие-то новости. Когда выяснилось, что Кэтрин действительно лучше уехать, у Майкла малодушно отлегло от сердца. Он сейчас больше чего бы то ни было хотел, чтобы Кэтрин могла уехать и чтобы за ней ухаживали где-нибудь в другом месте. Ее присутствие рядом вселяло в него страх и чувство вины, смутное, угрожающее – точно не оглашенный еще обвинительный акт.

Изнеможенно рухнув в постель, Майкл скоро обнаружил и другие причины, гнавшие сон. На следующее утро Имбер будут склонять газетные заголовки. Как бы ни была подана эта история, Майкл не обольщался иллюзиями относительно того, чем обернется она для общины. После такого катастрофического поворота событий обращаться за денежной помощью в ближайшем будущем просто невозможно. Не рухнуло ли все предприятие в целом – этим вопросом Майкл старался не задаваться. Время покажет, что можно спасти, и Майкл не терял надежды. Что более всего занимало его теперь – настолько, что он даже умудрился отодвинуть несколько в сторону неотступную мысль о Кэтрин, – так это неотступная мысль о Нике.

Питер Топглас первым заподозрил, что падение колокола в озеро было не случайным. Он все сам осмотрел, затем обратил внимание Майкла на то, каким образом повреждены деревянные опоры. Майкл с Питером ни с кем своим открытием не делились, но репортеры, похоже, каким-то образом пронюхали про это. Майкл был изумлен тем, что показал ему Питер, и, едва убедившись, что все действительно произошло не случайно, уже знал наверняка, кто за это в ответе. Он даже смутно, благодаря интуиции, сопутствовавшей его теперешнему шоковому состоянию, догадывался о мотивах Ника. Если Ник хотел воспрепятствовать призванию сестры, он преуспел в этом, вероятно, куда больше, чем предполагал.

Мысль о Нике, раз уж она завладела им, начала поглощать его сознание; и часов около трех ночи он едва не встал, чтобы отправиться в сторожку. Он решил увидеться с Ником в самом начале следующего дня. С некоторым облегчением, которое на подсознательном уровне было скорее удовольствием, он чувствовал, что несчастья последних дней как бы проложили меж ним и Ником тропу. Временами ему едва ли не чудилось, что несчастья эти для того и задуманы были. Дарованная ему теперь возможность считать Ника разом и преступником, и страдальцем делала просто необходимым разрушение барьера между ними. Молясь теперь за него, Майкл вновь испытывал то трудноуловимое чувство, будто их обоих не отпускает Господь, будто каким-то непостижимым образом Он переплетает нити их участия друг к другу. Теперь Майкл знал: он должен поговорить с Ником. В такой отчаянной ситуации он должен сполна сыграть роль того, кем и был на самом деле, – единственного друга Ника в Имбере. Вреда от этого – после всего столь ужасного – не будет, простая обязанность откровенно и напрямик поговорить с Ником наконец-то вменяется ему. Майкл с беспокойством спрашивал себя: а не вменялась ли и раньше ему эта обязанность, не закрывал ли он на нее глаза, но оставлял этот вопрос без ответа, и, внезапно обретя покой, с чувством облегчения и явной радости при мысли о том, что будет говорить завтра с Ником, он сладко уснул.

Следующее утро открылось по полной программе забот и треволнений. Майкл оставил отправку Кэтрин на Стрэффордов, при помощи Джеймса, а сам тем временем расправлялся с продолжавшимися телефонными звонками, один был и от епископа – тот читал в это время утренние газеты и горел желанием, чтобы Майкл составил письмо для «Таймс» для опровержения столь явно извращенных фактов. Было уже около одиннадцати, когда Майкл смог на минутку оторваться от дел. Почувствовав, что наконец-то можно уйти, он вышел из конторы, спустился по ступенькам на площадку. Ник вместе с Кэтрин ехать отказался. Но Маргарет Стрэффорд особо и не настаивала, поскольку держалась мнения, что Кэтрин в эту пору лучше будет без брата; да он и сам довольно-таки туманно объявил, что вскоре последует за ней. Майкл предполагал застать его в сторожке – по всей вероятности, в компании с бутылкой виски. Он не представлял себе, чтобы у Ника достало решимости, да и попросту сил, для того, чтобы организовать скорый отъезд из Имбера.

Выйдя на площадку и увидев, каким голубым еще раз стало небо, как приветлив и ярок солнечный свет, он почувствовал, как затеплилась в нем надежда: ужасы, через которые все они прошли, растают, померкнут. Может, все еще и будет к лучшему. И когда нашло на него это чувство надежды, целительного провидения, он без огорчения или дурного предчувствия узнал его – оно всегда труднообъяснимым образом примешивалось к его старой-престарой любви к Нику, к острой радости вновь очутиться на пути, который ведет к нему.

– Эй, Майкл, погодите минутку, – раздался позади голос Марка Стрэффорда.

Майкл остановился, оглянулся