не разбиваются. Розмари Билсон стояла надо мной в позе мамы-медведицы. Широкие руки упёрлись в волнистые бока, брови почти сцепились волосками на переносице, глаза всерьёз нацелены испепелить до угольков.

– И долго ты будешь сидеть тут в одиночестве, дорогуша? – Претензионно поинтересовалась она, словно я занимала столик по чём зря, хотя кроме меня в «Сладком кренделе» собралось не так много народу. Мама с детишками, что успели перепачкаться в апельсиновый джем из булочных начинок. Да студентка с ноутбуком, которая не видела и не слышала никого вокруг. Впрочем, как и я.

– Вам очень идёт. Рада, что вы носите мой подарок.

Миссис Билсон поправила колпак, что я привезла из Франции, но приветливости на её лице не прибавилось. «Лучший пекарь» оказался и самым доставучим пекарем.

– Ты тему не переводи. Я знаю, что мне идёт. – Она ухмыльнулась и слегка расслабила мышцы лица, словно смазала остывший хлеб маслом. – Расскажи-как лучше, почему ты сидишь здесь уже второй час и смотришь в окно? В моей пекарне не сидят без заказа и довольной улыбки.

– Вообще-то я уже съела яблочный скон. Вы ведь сами мне его продали.

– Я не настолько стара, чтобы забыть. Но я никогда тебя такой не видела. Ты всегда светишься, как мартовское солнышко. Но после этого злосчастного бурана превратилась в ледышку. Всё ещё дуешься на этого своего парня из рекламы?

Похоже, ветра в Берлингтоне разносили не только холод, но и слухи. Я успела отвыкнуть от того, что в маленьких городках личная жизнь становится личной жизнью каждого. Что полгорода едва ли не сидит под твоими окнами и не прослушивает твой телефон, как команда спецагентов под прикрытием. Хотя, скорее всего, просто Вики или Бетти забегали в «Сладкий крендель», чтобы запастись углеводами и крохами счастья.

– Конечно, и вы знаете.

– Птичка на хвосте принесла.

– А птичку случайно зовут не Бетти? В любом случае, уверена, что она из семейства Кларков, подвида «сующих нос не в своё дело». – За шуточками прятаться проще, чем показывать всем свои истинные чувства. Все мы надеваем маски, когда нам удобно.

– Послушай…

Розмари опустила свою тяжёлую корму на застоявшиеся воды диванчика напротив, отчего всё вокруг пошло рябью. Стол заходил ходуном, капучино выпрыгнуло из чашки и кляксой шухнуло на блюдце, табличка с меню выходного дня шлёпнулась на бок, как от смертельного ранения.

– Покажи мне хотя бы одного мужчину, который никогда не ошибался. – Кривовато усмехнулась булочница. – Если найдёшь такого, то знай, что он просто хорошо шифруется. Все мы ошибаемся, дорогуша. А мужики – в два раза чаще, потому что думают не тем местом.

Я только начала закатывать глаза, как Розмари легонько шлёпнула меня по ладони своей, что окрепчала от замешивания тысяч булочек.

– Да я про сердце говорю, а не про то, что ты там себе навоображала. Они ведь если любят, то любят всей душой. Мы, женщины, не способны на такие чувства, на такое самопожертвование.

– Неправда. – Насупилась я. – Женщины любят не меньше. И вообще глупо сравнивать.

– Может, и глупо. Но я действительно так считаю. Думаешь, чем я здесь занимаюсь?

Миссис Билсон развела руки в разные стороны, как мосты через широкую реку. Обвела ими свою небольшую, но такую чудесную булочную с горделиво поднятым подбородком.

– Э-э-э, печёте булочки? – Предположила я, потому что она действительно ждала от меня ответа.

– Это тоже, но не только. Здесь, за стойкой я не просто продаю людям кофе и сдобу, я наблюдаю за ними, слушаю, о чём они говорят, знаю их истории. Это несложно в таком небольшом городке, как наш.

– Я уж вижу…

– И слышала я немало. – Продолжала Розмари, а я не отводила от неё ушей, хотя пока не понимала, к чему эта царица дрожжей и масла клонит. – Так вот, любовь мужчины – особенная. Она безусловна, непоколебима и трогательна. Ни разу я не слышала о подвигах женской любви, а мужской – сколько угодно.

– Миссис Билсон, я не понимаю, при чём здесь…

– Помолчи и пей свой кофе, пока не остыл. – Ошпарила меня булочница, и ради своего же блага я подчинилась. Схватилась за чашку кофе и стала сербать, пока Розмари продолжала свой бессвязный и непонятный монолог:

– Жаль, что ты не знала моего мужа. Мистер Картер Билсон, красавец хоть куда. А силён был как бык. Таскал тюки с мукой, точно вол в упряжке. Он ведь работал здесь и за грузчика, и за водителя, и за подсобного рабочего. После его смерти мой малыш Брэд стал помогать, хотя у него и в полиции забот хватало. Но раньше всем занимался Картер, брал на себя столько забот, что другой бы просто переломался тростинкой. Но не он. А знаешь почему?

– Почему же?

– Потому что любил меня, как чёрт.

Чем больше миссис Билсон говорила, тем сильнее я поддавалась вязкому голосу и остротам её языка. Она, как корица, дополняла кофе и делала его вкус пикантным.

– В молодости я ведь была хоть куда! Ты бы видела меня. Ни этих лишних тридцати кило, ни второго подбородка, ни большущей родинки под глазом.

– Вы прекрасно выглядите, миссис Билсон.

– О, не льсти старой женщине. – Махнула рукой Розмари, но зарделась от моего комплимента.

Женщина хочет оставаться красивой в любом возрасте. Двадцать семь ей или семьдесят. Я плохо помнила родителей. Воспоминания восьмилетнего ребёнка так легко выветриваются из памяти, как песчинки муки из ящика, оставленного на сквозняке. Но то, как мама прихорашивалась перед зеркалом, навсегда застряло в моей памяти. Как она завивала волосы на бигуди перед сном и мучилась с этой короной спиралей всю ночь, чтобы на утро её кудри трансформировались в идеальную укладку. Как она подводила глаза, даже если никуда не собиралась выходить в воскресенье. Как обязательно подкрашивала губы и причмокивала перед приходом отца, хотя тот говорил, что она самая красивая женщина в мире даже без косметики.

В последние месяцы жизни бабушка Эльма иссохла в изюмину, но не забывала о том, что стареть и умирать тоже нужно красиво. Когда я спросила, что ей привезти из дома, она уверенно ответила:

– Мои ортопедические тапочки, духи «Чёрная орхидея» и помаду. Что-то неяркое. Лучше ту, что персикового оттенка, я же не хочу разбить сердце какому-нибудь молоденькому медбрату.

В этом была вся бабуля. Играла в шутки с судьбой даже на смертном одре. От папы мне достался чуть вздёрнутый нос, словно мы всегда чуть сильнее гордились собой, чем того заслуживали. От мамы – кучерявая грива, словно мы пересидели в салоне на химзавивке чуть дольше, чем нужно. А