Сдвинулся назад, чтобы ухом опуститься на очищенную пядь земной поверхности. А когда опустился, широко открытые глаза выразили удивление: земля под ухом оказалась сухой и нехолодной.

И тут же, словно заметив благодарного слушателя, земля «заговорила», «заговорила» прямо в его ухо.

– Я ведь в этот раз прошел еще дальше за проволоку! – сам себе объяснил Андрюс увеличившуюся «громкость» земли.

Все звуки, доносившиеся снизу, весь этот настойчивый и постоянный хор сопровождали движение. Движение, как доказательство жизни. Как доказательство жизни как всего живого, что пряталось в земле, так и всего неживого, что в ней таилось и становилось игрушкой, препоной или строительным материалом, перемещающимися в темном, тесном и плотном, невидимом глазу пространстве. Снова глухой скрежет металла, наверняка ржавого, растянутый удивительно малой скоростью его передвижения на неопределимой ухом глубине. Снова быстрые, как скачки, перемещения дробных звуков с одного невидимого места в другое – должно быть, бег мышей или сусликов по туннелям своих норок. Да почему только мышей? В лесных норах и норках живут куда более крупные звери!

Снова странный и удаленный фон-гудение, иногда усиливающийся, иногда на мгновение исчезающий, проваливающийся на недосягаемую для слуха глубину.

И вдруг далеким колокольчиком полслова знакомым голосом. Андрюс замер. Задрожал от напряжения, стараясь не пропустить следующие полслова, чтобы сложить эти половинки и понять.

И тут же осознание того, что услышанные полслова пришли не из глубины. Они вынырнули из памяти, которая тоже не спит и пытается обратить на себя внимание, отвлечь от реальности. Колокольчик – это голос Поля, и полслова – тоже его.

Андрюс придавил ухо к земле до боли, сцепил зубы, чтобы быть уверенным – никакой его собственный звук не помешает ему услышать что-то важное, доносящееся снизу.

И снова колокольчиком далекий смех, смех Поля. Теперь точно из-под земли!

«Интересно, сколько звуков может хранить в себе земля?» – еще одна внезапная мысль.

Андрюс поднялся. Присел, потер ухо ладонью.

Вспомнил терриконы, увиденные несколько раз по дороге сюда, в Норд-Па-де-Кале. Сначала при приближении к Лиллю, а потом уже и по дороге в Фарбус.

«Тут же копали уголь, – подумал. – Копали долго, может, сто лет, а может, и больше! А значит, под землей пустота, а пустота усиливает любой звук и может долго хранить эхо!»

Он представил себя в туннеле шахты, в полной темноте. Он представил себе, как выкрикивает слово, как выкрикивает не просто слово, а имя: «Барби!!!». И пока звучит, многократно повторяясь, эхо его крика, он идет по темному туннелю, время от времени касаясь руками холодных стен, потому что держит обе руки протянутыми в стороны, чтобы случайно не удариться. Идет бесконечно долго и понимает, что эхо не становится тише. Оно убегает вперед, в невидимый конец туннеля и тут же возвращается назад. Он кричит еще раз и понимает, что и второй крик остается эхом и звучит одновременно с первым. А потом он громко зовет: «Поль!» – и эхо становится еще более густым и сильным. И эхо не смазывает, не растворяет выкрикнутые имена в возникшем и становящемся все сильнее звуковом шумовом фоне, появившемся из-за движения и столкновения друг с другом всех этих звуков. Из-за ударения звуков о твердую породу стен и потолка, из-за смешения звуков с поднятой ими же со дна туннеля угольной пылью. Оба имени звучат ясно и четко!

На ходу, не опуская рук, протянутых в стороны, он бросает взгляд вверх. На самом деле он бросает не взгляд, ведь ничего вокруг не видно, он бросает мысль. Мысль о том, что если кто-то далеко вверху приложил сейчас к земле ухо, тот кто-то наверняка не услышит выкрикнутых имен. Он услышит только шум. Шум и другие, более близкие к поверхности звуки.

Андрюсу стало жарко. Он оставил туннель, оставил свое воображение в покое. Закрыл глаза. Сидел на земле, упершись ладонями во влажные листья и согнув колени, упершись подошвами ботинок в скользкую влажную поверхность. Ноги разгибались, подошвы не могли зацепиться за какую-нибудь неровность или корень. Вздохнув и, не открывая глаз, Андрюс нехотя отпустил землю и обнял свои колени, наклонившись вперед. Обнял их, чтобы удержать и удержаться.

Несколько минут сидел неподвижно и старался не издать ни одного звука. Пока не услышал автомобильный сигнал. На лице появилась горькая усмешка.

Возвращался назад к колючей проволоке не спеша, стараясь не опускаться в кратеры и старые окопы, а перешагивать с одного верхнего края на другой или обходить. Свет неподвижных автомобильных фар приближался.

Таксист-бельгиец сидел за рулем в хорошо освещенном салоне минивэна и, потирая глаза, решал очередной кроссворд. На пассажирском сиденье лежал белый громкоговоритель. Увидев Андрюса, таксист молча взял громкоговоритель и переложил его в багажник. Он молчал. Завел мотор, как только Андрюс уселся на сиденье. Андрюс хотел было извиниться, поговорить с ним ни о чем, чтобы меньше чувствовать себя виноватым. Но не смог.

Дверь в дом оказалась незапертой. Только там он проверил время. Не так уже и поздно, всего-то половина первого ночи! В гостиной горел свет, Кристофер не спал. Но Андрюс решил к нему не заходить. Сразу отправился в спальню. Разделся и залез под одеяло к Барборе. Она спала или притворялась, что спит.

– Поль умер, – прошептал ей в затылок Андрюс, пытаясь объяснить свое отсутствие.

Она не ответила и не отреагировала. Может, действительно спала.

– Поль умер, – еще раз прошептал, уже сам себе, Андрюс и, повернувшись к Барборе спиной, заснул.

К обеду на хутор Пиенагалис посыпался дождь. Сначала крупными редкими каплями забарабанил по крышам дома и амбара, застучал дробью по красному «фиату» Ренаты, по будке Гугласа, возвращенной на прежнее место под стеной амбара. Из зеленой брезентовой палатки выскочил перепуганный Владас, стал на крышу палатки широкий квадрат толстой, шуршащей пленки набрасывать. Наконец ему это удалось. Нырнув обратно в палатку, он вернулся оттуда с железными прищепками-крокодильчиками, защемил пленку вместе с брезентом палатки в четырех местах, чтобы ветер не мог ее сбросить. Закашлялся и снова спрятался в палатке.

– Вот тебе и весна, – грустно выдохнул Витас, глянув в окошко. – С таким темпом лето наступит не раньше августа!

– Ты ешь, остывает! – Рената кивнула на тарелку с куриным супом.

Зазвонил телефон.

– Да? – ответил Витас. – Понял. Жаль. Хорошо! Буду ждать звонка!

Проглотил ложку супа. Горько усмехнулся.

– Еще три таких звонка, и мы сегодня свободны! – сказал.

– Что, кто-то не приедет? – догадалась Рената.

– Да, последние клиенты, которые на шесть вечера.

– Ничего страшного, раньше поужинаем!

Снова зазвонил мобильник на столе.