…Ники и Вильгельм стоят обнявшись и что-то весело обсуждают. На мгновение она испытывает укол ревности. Внезапно Ники замечает, что к ней направляется Сергей Александрович. Он уже собирается пригласить ее на очередной танец, как вдруг рядом с ней возникают двое kazak’ов:

– Матушка, извольте, вас государь к себе приглашают…

Она видит, как Ники решительно шагает к ней. Он буквально отодвигает в сторону великого князя Сергея, подхватывает ее под локоть.

– Душа моя, постарайся держаться от этого… – он запинается, подбирая слово, – от этого господина…

Она в очередной раз поражается: как странно Ники ведет себя со своим несчастным дядей. Конечно, его шалости с адъютантом неприятны, но ведь многие… даже ее брат, которого Ники ничуть не чурается…

…Она сидит у зеркала в спальне и разглядывает подарок друга своего мужа – г-на Рукавишникова. На хрустальном абажуре ночника мелькали забавные цветные картинки. Она запустила абажур на большую скорость – в окошечке появились и задвигались она сама и Ники. Повернуть рычажок. Зазвучала музыка, а в окошке они с Ники закружились в вальсе…

…Ники лежит рядом с ней. Она нежно поглаживает его волосы. Теперь он ее, только ее. Навсегда, насовсем…

Июль. Жара. Солнце над головой словно взбесилось и шпарит с небес на всю катушку. Наверное, решило уравнять по климату Северную Пальмиру с ее южной тезкой.

Не люблю я это пекло. Еще в прежней жизни не любил. Сейчас, конечно, переносить высокие температуры стало полегче: тело молодое, тренированное, «экологически чистое». Но все равно: режьте меня на мелкие кусочки – не люблю жару. Особенно питерскую. Влажно, душно – прям тропики какие-то!

В этот жаркий июльский день мы покидаем Санкт-Петербург. Мы – это теплая компания в составе державной четы, наследника и его супруги, а также увязавшихся с нами за компанию сестренки Ксении и дядюшки Вольдемара. И, разумеется, лейб-конвой, мой собственный конвой, изрядно поредевший в результате опустошительных набегов генерал-адмирала, плюс куча всякой шушеры, типа камергеров, камер-юнкеров, скороходов, поваров, лакеев, фрейлин, горничных и т. д. и т. п.

Наша поездка – плод ночных размышлений над телеграммой генерал-адмирала, великого князя Алексея, флегматично информировавшего о появлении в ближайшем будущем в японском флоте двух броненосных единиц. Разумеется, помимо старичка «Фусо». Это сообщение вызвало при дворе реакцию… ну, вот если бы в 1945 году Сталину сообщили, что янки промахнулись по Хиросиме и отбомбились по Владивостоку. Венценосец рвал и метал, обещая разобраться как следует и наказать кого попало. Наследник (то есть я), срочно вызванный по этому случаю в столицу, обрывал провод в МИД, пытаясь выяснить: нельзя ли где прикупить парочку аналогичных калош, только чтобы срочно. Глава Морского ведомства Чихачев не отреагировал никак и, судя по всему, пребывал в состоянии устойчивого ступора.

Наконец к утру неожиданно из мрака и беспросветья явилось синей птицей счастья РЕШЕНИЕ. В конце концов, у нас и самих броненосцы имеются. И получше устарелого «Петра Великого». «Синоп» и «Чесма». Кораблики будь-будь, они и через двадцать лет смотреться будут ничего себе. И скорость подходящая, и броня. А уж про вооружение из шести двенадцатидюймовок и говорить нечего. Таких и в мире-то еще нет. Даже у британцев. Короче, не броненосцы – конфетки!

Правда, имеется одна загвоздка: корабли эти в Черноморском флоте. И через Босфор и Дарданеллы пройти не могут. Блистательная Порта[244]не пропустит. А к большой войне с Турцией (а через это – с половиной шарика) мы не готовы. Пока.

Но, как гласит мудрая (хотя и несколько похабная) русская пословица: «На каждую хитрую ж… найдется… хм… винтом, а на каждый… винтом отыщется и ж… лабиринтом!» В договоре с турками есть ма-а-аленькая оговорочка: военное судно может пройти через проливы под флагом государя или наследника. Так что «Синоп» удостоится чести принять на борт Александра III, а «Чесме» будет доверен бесценный груз в лице моей скромной особы. Держись, япона мать, жди наши броненосцы!

Мы покидаем Питер под гром оркестра лейб-гвардии Преображенского полка. Папенька ушли в свой салон-вагон, я с Мореттой, Шелиховым и атаманцами – в свой. С нами отправилась и юная Ксюша[245], которая тут же, прямо за чаем с баранками, начала выяснять у казачков, каково им живется при моей персоне, не испытывают ли их семьи в чем недостатка и как обстоят дела на Дону с больницами и домами призрения? Атаманцы, получившие в свое время строжайший инструктаж не пользоваться щедростью моей малолетней блаженной сестрицы, предпочитают отмалчиваться или отделываются общими ответами. Да и то сказать: какие, к чертям, дома призрения на Дону, а? Казаки сами позаботятся о сиротах (телохранитель Димыча – исключение, которое подтверждает правило), с больницами у них, прямо сказать, не очень, но все же лучше, чем в каких-нибудь киргиз-кайсацких кочевьях или кавказских аулах. Да, по чести сказать, и чем в русских деревнях. Казачество – это особый мир, живущий по своим законам, несколько жестоким, но весьма рациональным, направленным в первую очередь на сохранение популяции этого воинского сословия.

Бедняжка Ксения делает еще несколько отчаянных попыток пробиться сквозь казачью броню молчания. Без такого же успеха. В конце концов она оставляет свои бесплодные поползновения и ретируется в свой салон. Та-ак, ладно: у нас еще на повестке дня куча разных вопросов…

Моретта тихо-тихо, как мышка, пристраивается в уголке, и оттуда, делая вид, что полностью поглощена французским романом, исподтишка наблюдает за мной: не обманываю ли я ее, и не притворяюсь ли погруженным в государственные дела, дабы избежать дел любовных. После парочки памятных дней, проведенных ею в моем кабинете с утра до вечера, она все же пришла к мысли о том, что у наследника престола российского есть и другие дела, кроме бесконечного выражения преданного обожания к своей супруге. Но маленький червячок сомнений все же остался в ее душе: вдруг да ее обожаемый Ники просто манкирует своими непосредственными обязанностями любящего супруга? Поначалу меня это раздражало, но по некотором размышлении я пришел к выводу, что это только к лучшему. Выяснилось, что в присутствии Моретты у меня повысилась производительность труда. И неудивительно: я ведь все время помню, что стоит мне только на секунду отвлечься и расслабиться, как ненаглядная тут же оказывается у меня на коленях, с милой непосредственностью отодвигая локотком разложенные на столе бумаги и нежно воркуя на ухо всяческие глупости, совершенно не способствующие спокойным размышлениям о делах. Так что отвлекаться и расслабляться нет никакой возможности, а потому: да здравствует любовь, повышающая КПД человека!

В хорошем темпе я прогоняю поданные мне на ознакомление данные по таможенным тарифам. А впереди еще донесения по Среднеазиатским областям и Туркестанскому генерал-губернаторству, предложения Генерального штаба и Военного министерства, доклад комиссии по Прибалтийским губерниям и прочая, прочая, прочая…