Когда я прощалась с господином Левинсоном, он сказал: «Если вам понадобятся совет и помощь, смело обращайтесь ко мне. В моей практике было много дел о клевете, но никогда я не держал еще в руках такого количества фальшивок и ложных публикаций, как в вашем случае. Если пожелаете, я всегда в вашем распоряжении и выступлю как свидетель в процессе против Киндлера в Мюнхене». Председатель добавил, что «появившийся в „Ревю“ материал и другие отягощающие псевдосвидетельства» оказались в аттестационной комиссии еще полтора года назад. Получается, что Киндлер терпеливо выжидал с их публикацией до момента моего нового старта в профессии.

Вслед за этим офицер из свиты генерал-полковника фон Рейхенау Гейнц Шретер в письме сообщил мне буквально следующее:

Это письмо до сих пор сохранилось.

Ободренная успешным разрешением дел в Берлине, я попыталась убедить господина Киндлера выступить в «Ревю» с опровержением. Это была моя вторая попытка избежать судебного процесса с журналом, предоставив в распоряжение его адвокату господину Штаубитцеру разъясняющие документы и попросив оказать посреднические услуги. Хотя Киндлер теперь полностью смог убедиться, что не прав, тем не менее он отказывался от любых переговоров.

Вслед за этим 8 мая 1952 года мой адвокат Гричнедер подал апелляцию в суд первой инстанции Мюнхена по поводу оскорбления, клеветы и злословия. Но и после подачи жалобы господин Гричнедер до последнего оттягивал момент официального возбуждения дела, мы все дожидались публикации опровержения в «Ревю».

Однако вместо извинений Киндлер предпочел разыскать еще какой-нибудь, отягощающий мою участь материал. Я узнала, что представители «Ревю» всячески пытались получить обо мне информацию от разных не известных мне лиц. Из-за всевозможных уловок адвоката Штаубитцера судебное разбирательство все время откладывалось, сначала на недели, потом на месяцы.

Ситуация становилась все более невыносимой — и не только по финансовым соображениям. Мы жили теперь втроем (днем даже вчетвером) в одной 16-метровой комнате на Тенгштрассе. На софе спала мама, Ханна и я — на полу. В течение дня приезжал мой бывший муж, чтобы поддержать меня. Петер помогал мне разбирать со мной деловую корреспонденцию, а мать в той же комнате готовила еду.

В эти безрадостные дни меня навестил Джон Эггенхофер, добрый друг из Америки, не раз помогавший нам. Этот необыкновенный человек, замкнутый и весьма чувствительный, необычайно любил кошек, которых в его нью-йоркской квартире насчитывалось более двадцати. Джон привез целый чемодан подарков, просил меня воспрянуть духом и обязательно отдохнуть — в горах или на море. Для этого он дал мне 300 долларов — по тем временам вполне приличную сумму.

Но прежде чем я надумала, куда поехать, все решило за меня письмо из Италии. Поль Мюллер, мой испытанный друг, просил, если возможно, в ближайшее время прибыть в Рим: некоторые итальянские бизнесмены вознамерились серьезно переговорить со мной насчет фильма «Красные дьяволы». Долго не раздумывая, я уже на следующий день отправилась на поезде в Рим.

В тот раз в итальянской столице в конце июня стояла невыносимая жара — 40 с лишним градусов в тени. В моей небольшой комнате в гостинице «Бостон» была температура как в инкубаторе. Хотя время отпусков еще не наступило, каждый, кто мог, уже сбежал из Рима на море в Остию.[409] Поль Мюллер всячески заботился обо мне. Прежде всего он привез меня в офис «Минерва-фильма». В результате переговоров было достигнуто соглашение: «Минерва-фильм» как компаньон берет на себя половину производственных затрат, в сумме составивших 750 000 марок. Единственное условие: совместное согласование кандидатур главных действующих лиц. Меня попросили еще раз приехать через несколько дней, собираясь за это время составить предварительную смету. Все участвовавшие в переговорах выражали свое восхищение материалом будущего фильма.

Пауль тем временем познакомил меня со многими интересными людьми. Например, с Теннесси Уильямсом[410] — любящим выпить, сумасшедшим, но гениальным драматургом, из-под пера которого вышли и «Трамвай „Желание“», и «Кошка на раскаленной крыше», и многие другие восхитительные пьесы. Поскольку Уильямс в то время жил в том же доме, что и Поль, вблизи улицы Венето, мы часто встречались, и проводили вместе приятные часы за беседой.

Мне удалось понаблюдать за потрясающей игрой Джины Лоллобриджиды[411] во время съемок кинокартины «Хлеб, любовь, и фантазия». Ее партнер по фильму Витторио де Сика вновь заверил меня, что возьмет на себя роль Харриса в «Красных дьяволах».

Затем я встретила Анну Маньяни, единственную в своем роде актрису, всегда вызывавшую у меня восхищение. Она пожаловалась мне на патологическое отсутствие добротных сценариев и просила подыскать для нее что-нибудь подходящее в моих фильмах. Позже совместно с Германном Мостаром я написала специально для нее увлекательную роль испанской матери в сценарии «Три звезды на мантии мадонны». Но Анна Маньяни отклонила мое предложение, заявив буквально следующее: «Для роли матери я еще слишком молода, мой персонаж должен источать изрядную долю сексуальности». Ее мнение не удивило меня — Анна обладала жгучим темпераментом.

В Риме я встретила старого знакомого — Георга Пабста. В последний раз мы виделись десять лет назад и, рассорившись, разошлись. Но Пабст оказался незлопамятным и остался добрым другом, таким же как и до съемок «Долины». В Италии он снимал фильм с многомиллионным бюджетом. Мне частенько доводилось наблюдать, как он руководит съемками в нескольких студиях киноателье «Чинечитга». Никогда не забуду вечера, проведенные вместе с его семьей в Трастевере на отдыхе. Здесь царила атмосфера, которую так мастерски передал Федерико Феллини в фильме «Рим».

Пабст познакомил меня с актером Жаном Маре,[412] который казался идеальным исполнителем для фильмов типа «Красные дьяволы»: молод, талантлив, прекрасный лыжник.

Когда жара в Риме стала совсем невыносимой, я на несколько дней ретировалась на Капри. Мне давно полюбился этот маленький остров. Нетрудно понять тех, кто, впервые увидев Капри, хотел бы остаться на этом острове навсегда. Там мне попался Генри Наннен, приехавший сюда с женой из Позитано на пару часов. Я рассказала Генри, что один английский издатель хотел бы опубликовать мои мемуары, и попросила совета. Наннен полагал, что в этом случае договор следует заключать обязательно: будет лучше, если эта книга выйдет сначала за рубежом. В момент нашего тогдашнего разговора трудно было представить, что десятилетия спустя мой собеседник подвергнется жестоким наладкам как «наци» из-за незначительного участия в работе над моей «Олимпией». Генри озвучил одну небольшую фразу за кадром — и это все. Логически рассуждая, многие репортеры и иностранцы также постоянно что-то произносят в этом фильме. Они тоже «наци»?!