— Потому что тогда великое стало бы смешным... а мы очень серьезно настроены.

— Почему, Фредерик, почему?Что случилось с человеком, который больше всего ненавидел нацистов?

— Это не совсем верно, — грубым тоном ответил новый фюрер. — В первую очередь я ненавидел коммунистов, ибо они, глупцы, повсюду распространили свое влияние, пытаясь жить согласно марксистской доктрине равенства, тогда как равенства не существует. Они дали власть необразованным крестьянам, грубым, неотесанным мужланам. Ничего величественного в них не было.

— Ты раньше так никогда не говорил.

— Еще как говорил! Ты просто никогда внимательно не слушала. Но это тоже не важно, ибо я почувствовал призвание, призвание действительно исключительного человека. Я нашел нишу и заполнил ее — да, не без помощи хирурга с большим талантом и проницательностью, он понял — я тот человек, который им нужен.

— Ханс Траупман, — сказала Карин, тут же рассердившись на себя за то, что произнесла имя.

— Он уже не с нами благодаря вашим болванам. Вы что, действительно надеялись похитить его лодку и смыться с ним? Все четыре камеры выключились по очереди,вдруг забарахлило радио, и лодка пошла вверх по течению. Честно, не ожидал такого дилетантизма. Траупман отдал жизнь за наше дело, он бы другого и не пожелал, ибо главное — это наше дело.

Гюнтер Ягер знал много, но не все, поняла Карин. Он считает, что Траупман погиб на своей лодке.

— Какое дело, Фредерик? Дело нацистов? Чудовищ, казнивших твоих дедушку с бабушкой, вынудивших стать париями твоих родителей, пока они не покончили с собой?

— Я многое узнал с тех пор, как ты меня бросила, жена.

— Ябросила тебя?..

— Я откупился от казни бриллиантами, всеми бриллиантами, которые оставил в Амстердаме. Но кто собирался нанять меня после падения Берлинской стены? Что толку от засекреченного агента, когда ему некуда внедряться? Во что превратился бы мой уровень жизни? Где неограниченные средства, лимузины, изысканные курорты? Помнишь Черное море и Севастополь? Господи, как же хорошо было, и я украл двести тысяч американских долларов на операцию!

— Я говорила о вашем деле, Фредерик, как насчет него?

— Я поверил в него всей душой. Поначалу все мои речи для нашего движения писали другие. Теперь я пишу их сам, как партитуру, ибо они, словно короткие героические оперы, поднимают на ноги всех, кто их видит и слышит, голоса людей звенят, восхваляя и чествуя меня, преклоняясь передо мной, — речи мои захватывают.

— Как это все началось... Фредди?

— Фредди... так-то лучше. Тебе действительно интересно?

— Разве прежде мне не хотелось знать о твоих заданиях? Помнишь, как мы иногда хохотали?

— Да, в эти мгновения мне нравилась ты, не то что та шлюха, которой ты чаще всего была.

— Что?.. -Карин тут же понизила голос. — Извини, Фредди, извини, пожалуйста. Ты уехал в Восточный Берлин, больше мы о тебе не слышали, никто из нас. Пока не прочитали, что тебя казнили.

— Знаешь, тот отчет я сам написал. Красочный, правда?

— Весьма наглядный, это точно.

— Хорошее письмо как хорошая речь, а хорошая речь как хорошее письмо. Надо создать мгновенные образы, чтобы захватить умы читающих или слушающих. Захватить их тут же огнем и молнией.

— Восточный Берлин?..

— Да, там все и началось. Кое у кого в Штази были связи с Мюнхеном, особенно с временным генералом нацистского движения. Они признали мои способности — почему бы и нет. Господи? Я слишком часто оставлял их в дураках! После того как официальные лидеры, с которыми я имел дело, забрали мои бриллианты в Амстердаме и отпустили меня, кое-кто из них стал предлагать мне работу. Восточная Германия разваливалась, скоро должен был наступить черед Советского Союза — все это знали. Меня переправили в Мюнхен, и я встретился с этим генералом фон Шнабе. Он был весьма импозантен, возможно даже провидец, но по сути — надзиратель, грубый бюрократ. Для лидера ему не хватало страстности. Однако у него была концепция, способная коренным образом изменить лицо Германии, и он постепенно воплощал ее в жизнь.

— Изменить лицо Германии? -с сомнением спросила Карин. — Разве это по силам никому не известному генералу всенародно презираемого радикального движения?

— Да, внедрившись в бундестаг безусловно, а уж о внедрении я знал немало.

— Но это не ответ на мой вопрос... Фредди.

— Фредди... мне это нравится. Были у нас с тобой хорошие времена, женушка. — Голос Ягера, казалось, идет ниоткуда и отовсюду в полной темноте пространства, заглушаемый грохотавшим по крыше и затемненным окнам дождем. — Отвечаю — для того, чтобы внедриться в бундестаг, надо просто избрать туда нужных людей. Генерал с помощью Ханса Траупмана прочесал страну в поисках талантливых, но недовольных людей, разместил их в экономически трудных районах, дал им «решения» и финансировал их компании на гораздо более высоком уровне, чем могли себе позволить их оппоненты. Поверишь, на данный момент в бундестаге у нас больше сотни членов?

— И ты был одним из этих людей... мой муж?

— Я был самым выдающимся, жена! Мне дали новое имя, новую биографию, совершенно новую жизнь. Я стал Гюнтером Ягером, приходским священником из небольшой деревушки в Куххорсте, переведенным церковными властями в Штрасслах, около Мюнхена. Я оставил церковь, сражаясь за тех, кого относил к лишенному гражданских избирательных прав среднему классу, — бюргеров, составляющих костяк нации. Я завоевал-таки место, одержав внушительную победу, а пока вел избирательную кампанию, Ханс Траупман наблюдал за мной и принял решение: я тот человек, который нужен их движению. Говорю тебе, шлюха, это было потрясающе! Меня сделали императором, королем, правителем всех наших сторонников, фюрером «четвертого рейха».

— И ты пошел на это, Фредди?

— А почему нет? Это продолжение того, чем я занимался в прошлом. Умение убеждать, проникая во вражеский лагерь, речи, подтверждающие мои мнимые убеждения, все эти званые обеды и симпозиумы — отличная подготовка к моему высшему достижению.

— Но когда-то ты считал этихлюдей своими врагами.

— Больше не считаю. Они правы.Мир изменился, и изменился к худшему. Даже коммунисты с их железными кулаками лучше, чем то, что у нас сейчас. Мы лишились дисциплины сильного государства и получили сброд, кричащий друг на друга, убивающий друг друга, хуже, чем звери в джунглях. Мы избавимся от зверей, перестроим государство, отобрав лишь самых чистых для служения ему. Наступает заря новой эры, жена моя, и как только это поймут, истинность ее силы и сила ее истины пронесется по всему миру.

— Ведь мир вспомнит о жестокости нацистов, разве нет... Фредди?

— Может, и вспомнит ненадолго, но это пройдет, когда мир увидит достижения очищенного государства при сильном добром руководстве. Демократические государства все время превозносят справедливость избирательной урны, но они жестоко ошибаются! За голоса борются в грязи, ибо там их большинство. А бедные американцы даже не знают, в каком виде была задумана двести лет назад их собственная конституция. Первоначально голосовать позволялось лишь землевладельцам, людям, продемонстрировавшим, на что они способны, и таким образом доказавшим свое превосходство. Таков был консенсус по условиям конституции, ты знала?