Зачем он согласился? Почему он не смог отказать ей? Какой смысл ему объезжать Удальца? Вместе им больше скакать не придется. Он слышал, люди говорят: Эйла и Ранек обменяются Обещаниями во время Весеннего праздника. А он отправится в долгое Путешествие — домой…

Эйла приказала Уинни остановиться.

— Как ты думаешь, Джондалар, хорошая площадка там, впереди?

— Да, выглядит неплохо, — поспешно согласился он, спешиваясь.

Эйла перекинула ногу через спину лошади и спрыгнула с другой стороны. Ее лицо горело, глаза светились. Во время этой скачки она глубоко вдыхала его мужской запах, млела в тепле его тела, ее охватывала дрожь, когда она ощущала нечто твердое, горячее у него между ног. «Я почувствовала его нетерпение, — подумала она. — Почему же он так поспешно отпрянул, как только мы остановились? Больше не хочет меня? Не любит меня?»

Теперь их разделяла лошадь, и оба они постарались совладать с собой. Эйла свистнула Удальца — но не тем свистом, которым она обычно подзывала Уинни, и, пока она чесала и гладила его, разговаривала с ним, она успокоилась настолько, что в силах была вновь повернуться к Джондалару.

— Хочешь надеть на него уздечку? — спросила она, ведя молодого жеребца к куче крупных костей, видневшейся поодаль.

— Не знаю. А ты что бы сделала? — спросил он. Он тоже успокоился, и теперь его мысли занимала предстоящая скачка на необъезженном жеребце.

— Уинни я никогда ничем не направляла, только ногами, но Удалец привык, что его водят под уздцы. Думаю, можно их использовать.

Они надели на молодого коня поводья. Чувствуя что-то непривычное, он был беспокойнее, чем обычно, и они погладили его, чтобы он пришел в себя. Они приготовили несколько мамонтовых костей, чтобы Джондалару легче было взобраться на коня, затем некоторое время вдвоем поводили жеребца. По совету Эйлы Джондалар гладил шею, бока, ноги Удальца, прижимался к нему, чтобы тот привык к его прикосновениям.

— Когда усядешься на него — держись за шею. Он может попытаться сбросить тебя сзади, — говорила Эйла, пытаясь в последний момент дать еще один совет. — Но он привык возвращаться в долину с поклажей — так что он, может быть, и к тебе привыкнет без большого труда. Держи поводья, чтобы он не упал и не сбросил тебя, но я бы на твоем месте дала ему бежать куда хочет — пока не устанет. Я буду скакать следом — верхом на Уинни. Ты готов?

— Думаю, да. — В его улыбке сквозила тревога.

Стоя на груде крупных костей, Джондалар прижался к крупу Удальца, говоря с ним, а Эйла тем временем держала голову жеребца. Затем он закинул ногу ему за спину, уселся и обхватил руками шею Удальца. Почувствовав тяжесть, черный жеребец поднял уши. Эйла отпустила его. Он подпрыгнул, потом изогнул шею, пытаясь сбросить Джондалара, но тот крепко держался. Затем, словно оправдывая свое имя, конь перешел на галоп и во весь опор помчался по степи.

Джондалар ежился на холодном ветру, чувствуя, как охватывает его какое-то дикое веселье. Он смотрел, как убегает из-под ног земля, — и не мог поверить себе. Он в самом деле скакал на молодом жеребце, и это было точно так же прекрасно, как он предвкушал. Он зажмурился, чуя огромную силу, играющую в каждом мускуле, как будто его впервые в жизни омыла жизнетворная сила самой Великой Матери и он получил свою долю Ее созидательной мощи.

Он почувствовал, что молодой конь начал уставать, и, расслышав сзади стук копыт, оглянулся. Следом скакала на Уинни Эйла. Он восхищенно и радостно улыбнулся, глядя на нее, и ее ответная улыбка заставила его сердце биться сильнее. Все остальное стало для него не важно в это мгновение. Вся его жизнь была в это мгновение в безумной скачке на необъезженном жеребце и в обжигающе прекрасной улыбке женщины, которую он любил.

Наконец Удалец замедлил бег, и Джондалар спрыгнул на землю. Молодой конь стоял свесив голову почти до земли и тяжело дыша. Уинни подскакала к нему, и Эйла тоже спрыгнула на землю. Вынув из мешка несколько кусочков кожи, она дала один из них Джондалару, чтобы он отер пот со своего коня, вторым растерла Уинни. Лошади в изнеможении жались друг к другу.

— Эйла, никогда в жизни не забуду этой скачки, — сказал Джондалар.

Давно уже он так не расслаблялся! Они смотрели друг на друга улыбаясь, заходясь в веселом смехе. Радость на миг соединила их. Не размышляя, она потянулась поцеловать его — и он уже почти сделал ответное движение, но вдруг вспомнил о Ранеке. Внезапно напрягшись, он разорвал кольцо ее рук.

— Не играй со мной, Эйла, — хрипло сказал он и отстранил ее.

— Не играть с тобой? — переспросила она, и глаза ее наполнились болью.

Джондалар закрыл глаза, скрипнул зубами и покачнулся, из последних сил стараясь совладать с собой. А потом лед тронулся — это было уже чересчур. Он обнял ее, поцеловал тяжелым, засасывающим, отчаянным поцелуем. В следующее мгновение они оказались на земле, и он пытался освободиться от одежды.

Она хотела помочь ему, но он не в силах был ждать. Он нетерпеливо обхватил ее, и она услышала, как он со всей страстью — страстью, которую больше невозможно было сдерживать, — рвет швы на ее одежде. Расстегнув свои штаны, он бросился на нее, обезумев от страсти, его твердый, напрягшийся член рвался к ее лону.

Она старалась направить его, чувствуя, как в ней разгорается ответный жар. Но что его так возбудило? Почувствовал ли он, что она хочет его? Но за всю зиму не было ни одной минуты, когда она не была готова отдаться ему. Она так долго ждала, чтобы он захотел ее!

С такой же страстью, как он, она открылась ему, пригласила его в себя, дала ему то, что он, казалось ему, берет сам.

Он кричал от невероятной радости — радости быть с ней. Впервые он чувствовал подобное. О Дони, как он скучал по ней! Как он хотел ее!

Наслаждение охватило его, волнами омывая все его тело. Он вновь и вновь нырял в эти волны, и она тянулась к нему, охваченная голодной и мучительной страстью. Не ослабевая, не уставая, он вновь и вновь погружался в нее, и она всякий раз радостно встречала его, пока последняя волна Наслаждения — его вершина — не омыла их обоих.

Он целовал ее шею, ключицы, рот. Потом он внезапно остановился.

— Ты плачешь! Я сделал тебе больно! — Он вскочил на ноги и поглядел на нее сверху. Она лежала на земле, вся ее одежда была изорвана. — О Дони, что я наделал? Я ее изнасиловал! Как я мог так поступить? Ей только в первый раз было так больно. А я сделал это… О Дони! О Великая Мать! Как ты дала мне так поступить?

— Нет, Джондалар! — сказала Эйла. — Все в порядке. Ты не изнасиловал меня.

Но он не слушал ее. Он повернулся спиной, не в силах смотреть на нее, и пошел прочь, охваченный ненавистью к себе, чувствуя позор и раскаяние. Если он не в силах не делать ей больно — ему надо избегать ее. «Она права, выбрав Ранека, — думал он. — Я ее не достоин».

Мамут видел, как Джондалар вошел в дом, и слышал, что Эйла возится с лошадьми в загоне. Он чутьем понимал, что что-то не так. Когда она появилась в Мамонтовом очаге, ему показалось сначала, что она упала и больно ударилась. Но тут было нечто большее. Старик был обеспокоен не на шутку. Встав с лежанки, он подошел к Эйле.