В лагере беженцев Герман влюбился в Машу, которую снова встречает в Нью-Йорке и с которой у него завязывается бурный роман (на ней он тоже женится чуть позже). Ядвига и Маша отчасти воплощают мужские мечты: первая — чиста, но простодушна, вторая — восхитительна, но лицемерна. Совесть не дает Герману оставить Ядвигу; страсть не позволяет ему оставить Машу. Это приносит много несчастья всем вокруг, но Зингер не позволяет нам слишком уж возненавидеть Германа, потому что мы видим, как невозможные ужасы холокоста сделали его фаталистом, который не верит, что его решения могут как-то повлиять на его жизнь. Более того, Герман достаточно наказан за свою двуличность тем, что живет в постоянной тревоге, которую Зингер рисует с комическим, хотя и несколько садистским удовольствием.

Жестокой насмешкой для Германа становится известие, что добра в его жизни прибыло. Оказалось, что его первая жена чудом выжила во время расстрела и бежала в Россию; она приехала в Нью-Йорк и остановилась у своих стареньких богобоязненных дяди и тети. Каждый еврей в послевоенный период был наслышан о волнующих воссоединениях семей, разбитых холокостом, но встреча мужа и жены, которую тот считал погибшей, — сцена почти невообразимой остроты. Герман входит в дом Реб Авраама:

Авраам: Чудо, чудо, свершенное небесами! Твоя жена вернулась.

[Авраам выходит. Входит Тамара.]

Тамара: Здравствуй, Герман.

Герман: Я не знал, что ты жива.

Тамара: Этого ты никогда не знал.

Герман: Ты словно восстала из мертвых.

Тамара: Нас сбросили в открытую яму. Они думали, мы все мертвы. Но ночью я переползла через тела и выбралась наружу. Почему мой дядя не знал твоего адреса? Нам пришлось давать объявление в газету.

Герман: У меня нет своей квартиры. Я живу у одного человека.

Тамара: Где ты живешь? Чем занимаешься?

Герман: Я не знал, что ты жива, и…

Тамара [улыбается]: Кто та счастливица, что заняла мое место?

Герман [обескуражен, затем отвечает]: Она была нашей служанкой. Ты знаешь ее… Ядвига.

Тамара [сдерживая смех]: Ты женился на ней? Извини меня, но разве она не простовата? Она даже не знала, как туфли надевать. Я помню, твоя мать рассказывала, как она пыталась надеть левую туфлю на правую ногу. А если ей давали деньги на покупки, она их теряла.

Герман: Она спасла мне жизнь.

Тамара: А по-другому отплатить ей ты не мог? Ладно, мне лучше не спрашивать. У вас есть дети?

Герман: Нет.

Тамара: Я бы не удивилась, если бы у тебя были дети. Я думаю, ты забирался к ней в постель, еще когда жил со мной.

Герман: Чушь. Я не забирался к ней в постель.

Тамара: Ой, да ладно. Да у нас никогда и не было настоящей семьи. Мы только ругались все время. Ты никогда не уважал меня, мои убеждения.

Герман: Это неправда. Ты знаешь это.

Авраам [входит в комнату, обращается к Герману]: Вы можете оставаться у нас, пока не найдете жилья. Гостеприимство — это акт любви к ближнему, а кроме того, вы родственники. Как сказано в Священном Писании: «Ты не должен прятаться от той, что плоть от плоти твоей».

Тамара [перебивает]: Дядя, у него другая жена16.

Да, секунду спустя после чудесного воссоединения они препираются, продолжив ровно с того места, на котором остановились десять лет назад. Какие психологические сокровища скрыты в этой сцене! Склонность мужчин к полигамии и разочарования, которые это неизменно приносит. Женская проницательность, развитый социальный интеллект, предпочтение вербальной, а не физической агрессии в адрес соперников в любви. Устойчивость личности в течение жизни. То, как социальное поведение оказывается реакцией на конкретную ситуацию и на характерные особенности другого человека, так что, когда бы двое ни встретились, они разыгрывают все тот же сценарий.

Хотя эта сцена преисполнена печали, в ней есть проблески юмора, когда мы наблюдаем за этими несчастными, которые упускают шанс прочувствовать момент редкой счастливой удачи и вместо этого скатываются до перебранки. Но больше всего Зингер подшучивает над нами. Театральные условности и вера в высшую справедливость заставляют нас думать, что страдание облагородило эти характеры и что мы увидим сцену, полную переживаний и надрыва. Вместо этого нам показывают то, чего и следовало ожидать: реальных человеческих существ со всеми их слабостями. Но этот эпизод не демонстрация цинизма и мизантропии: мы не удивлены, что позже Герман и Тамара делят моменты нежности или что мудрая Тамара дает ему возможность искупить грехи. В этой сцене слышен голос вида: того яростного, чарующего, загадочного, предсказуемого и вечно завораживающего явления, которое мы называем человеческой природой.

Этот список, составленный в 1989 году и опубликованный в 1991-м, состоит преимущественно из «внешних» универсалий поведения и языка, отмеченных этнографами. В него не входят более глубокие особенности менталитета, обнаруженные теоретически и в экспериментах. Он также не включает почти универсальные черты (которые обнаруживаются в большинстве, хотя и не во всех культурах) и условные универсалии («Если в культуре присутствует черта А, то в ней всегда есть черта Б»). Пункты, добавленные после 1989 года, приведены в конце списка. Дополнительную информацию можно найти в книге Брауна «Человеческие универсалии» (Human Universals, 1991) и в его статье с таким же названием в Энциклопедии когнитивных наук МИТ (The MIT Encyclopedia of Cognitive Sciences, Wilson & Klein, 1999).

Предисловие