Степашин попросил меня помочь в передаче Федеральной службы исполнения наказаний, ФСИН (тогда она называлась Главное управление исполнения наказаний, ГУИН), из МВД в Минюст. Тяжелейшим было положение заключенных переполненных колоний, тюрем, следственных изоляторов и спецучреждений: не хватало продуктов, топлива и уж совсем пыточным было состояние «тюремной медицины». На разгул венерических заболеваний, СПИДа, туберкулеза, на частые случаи применения насилия в отношении «спецконтингента» внимание российских властей обращали правительственные и правозащитные организации из-за рубежа.

Следовало учитывать и наличие международно признанного формата существования уголовно-исполнительной системы — она в большинстве стран отделена от полицейских ведомств и, как правило, контролируется именно министерствами юстиции соответствующих государств.

Аналогичные обязательства взяла на себя и Россия, вступая в такие общеевропейские организации как Совет Европы.

Но проект передачи ГУИН в Минюст вызвал ожесточенное сопротивление МВД, министра Куликова.

Степашин рассказывал:

«Мне позвонил Куликов: “Ты что делаешь? Ты что творишь? Ты всё развалишь, зеки разбегутся. Ты сам преступник”. Я говорю: “Толь, ну что ты шумишь? Как решит Борис Николаевич, так и будет”. Потом мне позвонил Ельцин: “Приезжайте”. Я приехал. Он говорит: “У меня был Куликов, он против…”. Я спокойно объяснил, для чего это делается. На Ельцина, как ни странно, большее впечатление произвели не международные наши обязательства, а то, что в тюрьмах и следственных изоляторах люди живут в скотских условиях. Как-то его эта тема, видимо, затронула. Не знаю почему…»

Противодействие Куликова привело к тому, что политическое решение о передаче ФСИН никак не удавалось формализовать в президентский указ. И Степашин обратился ко мне. Я созвал совещание для окончательного решения вопроса. Выслушав все «за» и «против», просто предложил обоим министрам и всем причастным завизировать тут же за столом заранее подготовленный проект указа — и «процесс пошел». А там и Куликова сняли, и все завершилось летом следующего года.

Одним словом, ГУИН передали в гражданское ведомство.

Вот только конечный результат оказался совсем не тем, какого мы ждали. В 2004 году уже новый президент, Владимир Путин, в рамках реформы госуправления преобразовал ГУИН в Федеральную службу исполнения наказаний — ФСИН. Формально она осталась в подчинении министерства юстиции. А по сути — стала жестокой системой произвола. О пытках в колониях и тюрьмах знают все — и из прессы, и из видеороликов (!) в интернете. Не означают ли многочисленные нынешние жалобы, что, если не по форме, то по существу Куликов был прав?

То же самое — с судебной системой. В то время «организационное руководство судами» было возложено на министерство юстиции. А это противоречило принципу разделения полномочий и ответственности судебной, законодательной и исполнительной властей — важнейшему принципу прогрессивного демократического государства. Независимость суда — гарантия прав и свобод, равенства перед законом, защита от государственного и негосударственного произвола. Председатель Верховного Суда Вячеслав Лебедев попросил подключиться к решению этого вопроса.

Общими усилиями провели через Госдуму и 8 января 1998 года приняли федеральный закон «О Судебном департаменте при Верховном Суде Российской Федерации». На Департамент и были возложены организационно-хозяйственные проблемы судов. Так российский суд стал независимым от исполнительной власти. Полная независимость как гарантия честных, справедливых решений, равенства всех перед законом?

Увы… До сих пор не уверен, что мы поступили правильно, согласившись предоставить судейскому корпусу такие привилегии и полномочия, право «самоочищаться и самосовершенствоваться». Это не раз было предметом наших бесед с председателями Верховного суда Вячеславом Лебедевым и Высшего арбитражного суда Вениамином Яковлевым. Они отстаивали целесообразность такого подхода и говорили, что пройдет немного времени — и гордые судьи привыкнут отвергать попытки административного вмешательства, станут дорожить своим высоким статусом так, что будут неуязвимы к попыткам давления и подкупа. Читатель может сам оценить, насколько сбылись эти надежды сейчас, спустя двадцать пять с лишним лет.

Бодался Чубайс с Березой

На фотографии сидим рядком да смеемся ладком с Чубайсом, Немцовым, Путиным и Кохом. Смеемся, потому что контраст формально-бюрократической важности и практической бессмысленности мероприятия — учредительного съезда Союза прогрессивных сил, склепанного под Черномырдина, — уж слишком очевиден[310].

Скучное официозное мероприятие запомнилось лишь дружеским подколом Коха, адресованным Немцову. Кох пытался рассказать какую-то историю, а Борис Второй (как его, посмеиваясь, называли в недолгие месяцы пребывания в статусе любимчика и почти официального преемника Ельцина) все перебивал его. Кох заметил: «Борис, с тобой хорошо дерьмо кушать». — «Это почему?» — возмутился первый вице-премьер. «А ты все время вперед забегаешь». По иронии судьбы в нашумевшем деле «Союза писателей» 1997-го года кушать означенный продукт забежал вперед именно Кох.

Чубайс оставался за пределами того круга, который стали именовать «семьей». Его нацеленность на построение современной либеральной экономики, способности выдающегося управленца рассматривалась благожелательно. Но лишь до тех пор, пока не создавали проблем президенту и его ближайшему окружению.

Предсказуемым оселком оказалась приватизация. Началось все, однако, в согласии: предстояло завершить махинацию под названием «залоговые аукционы»[311] и передать в собственность олигархам, поддержавшим на выборах Ельцина, бывшие у них в залоге акции крупнейших предприятий (правительство по долгам предсказуемо не расплатилось). Теперь эти акции выставили на второй этап аукционов, проведение которых поручалось тем олигархам, которых и «назначили» завладеть активами.

Для этого на глазах у всей страны от участия в торгах в неприкрытой и циничной форме отгоняли конкурентов, самые лакомые предприятия уходили фактически по стартовой цене. В бюджет по итогам второго этапа поступали крохи (обычно меньше процента[312]). За пять лет до того я с одним из своих товарищей говорил о том, что Гайдар и его команда выбрали курс не просто на построение капитализма, а на ускоренную сверхконцентрацию капитала любой ценой, и вопрос лишь в том, как народ это проглотит, и проглотит ли вообще. В эти месяцы вспоминал я те разговоры регулярно.

Отлаженная система дала сбой в начале мая, когда на приватизацию «Сибнефти» в пользу, как тогда думали, Березовского (что реальным собственником стал Роман Абрамович, фамилия которого начала шелестеть по коридорам только спустя несколько месяцев, чтобы зазвучать в 98-м и загреметь в 99-м, выяснилось позднее), незваным гостем на пир явился еще один член президентской денежной бригады — Потанин, залоговый владелец «Норильского никеля» и вообще мотор всей этой комбинации. Он ушел в марте с поста первого вице-премьера, где отвечал за экономическую деятельность правительства, в том числе и за реализацию плана залоговых аукционов[313]. Его, как всегда поступали с «нарушителями конвенции», до аукциона нахально не допустили, но этот случай вызвал скандал, ставший еще одной пробоиной в репутации президентской команды[314].

Кризис разразился летом. От знакомых из «олигархического круга» я стал слышать почти одними словами излагавшуюся мысль: «Толик [Чубайс] заигрался. Не понимает: как мы его поставили, так мы его и уберем».

Речь шла о подготовке