Его охватила шахматная эйфория, и он предложил сыграть вслепую одновременно с двумя гроссмейстерами, Царицей и Распутиным. Понтебельо должен был выступить арбитром.

На Риттера со всех сторон устремились озадаченные взгляды, но затем все вспомнили, что он выиграл две партии у Мартинеса и победил Понтебельо, поэтому необходимые приготовления сделали быстро, а Риттер настоял на повязке на глаза. Все прочие посетители ресторанчика столпились вокруг.

Матч начался. В сознании Риттера теперь светились сразу четыре мысленных доски. За каждой просматривалась размытая, призрачная фигура. Риттер действовал с уверенностью опытного игрока, комбинации разворачивались как бы сами собой, фигуры он переставлял резко и безошибочно. Распутина и Царицу одолел стремительно. С Понтебельо пришлось провозиться подольше, а с Мартинесом в итоге пришли к ничьей.

Под оглушительное молчание он сорвал с глаз повязку и оглядел изумленных людей (а также четыре светящиеся тени за ними). Его буквально разрывала абсолютная радость победителя. Он слышал лишь тиканье часов Морфи, грохотавшее громом в ушах.

Первым заговорил Понтебельо.

– Мастер, вы сознаете, что сейчас произошло? – спросил он у Риттера. Уточнил у Мартинеса, записал ли тот продолжительность всех партий, а затем добавил: – Прошу прощения, но что-то вы побледнели. Будто призрака увидели.

– Четырех призраков, – поправил Риттер. – Морфи, Стейница, Алехина и Нимцовича.

– В данных обстоятельствах это вполне уместно, – согласился Понтебельо, а Риттер вновь поискал взглядом тени за скоплением людей из плоти и крови. Призраки никуда не делись, лишь слегка передвинулись и понадежнее спрятались в полумраке «Римини».

Под переговоры о следующем поединке вслепую и составление письма с многочисленными подписями в Американскую федерацию шахмат (все рвались подтвердить то, чему стали свидетелями) Риттер отделался от Понтебельо, который изводил его расспросами о шахматной карьере, вырвался из ресторана и направился домой по темным улицам, не сомневаясь, что за ним по пятам следуют призрачные фигуры. Его неумолимо звала своя квартира, где игра продолжится.

Риттер запомнил все события той ночи, поскольку ему не удалось сомкнуть глаз ни на миг. Светящаяся доска в сознании служила негасимым маяком или даже всеподчиняющей мандалой. Он переиграл заново каждую значимую партию в истории шахмат, находя новые варианты. Он выдержал два матча с самим собой, после чего сыграл с Морфи, Стейницем, Алехиным и Нимцовичем (у первых двух выиграл, с третьим довольствовался ничьей, четвертому проиграл всего пол-очка). Нимцович единственный с ним заговорил и произнес: «Я жив и мертв, как вам хорошо известно. Пожалуйста, не курите и не пугайте меня сигаретой».

Риттер вообразил восемь досок и сыграл две партии в трехмерные шахматы, в обоих первенствовали черные. Он мысленно пронесся по мирозданию, обнаруживая шахматы повсюду, и ввязался в продолжительную игру, куда сложнее трехмерных шахмат, где на кону стояла судьба вселенной. Сыграл вничью.

Всю долгую ночь напролет эти четверо оставались с ним в квартире, а серогривый лев-людоед заглядывал в окно снаружи, нацепив на морду черно-белую маску в клеточку. Часы Морфи размеренно тикали, словно наигрывая похоронный марш. С первыми проблесками рассвета фигуры исчезли, но мысленная шахматная доска осталась; она висела в сознании, когда окончательно стало светло, и ничуть не собиралась пропадать. Риттер ощущал безмерную усталость и едва удерживался на пороге небытия, а рассудок грозил разлететься вдребезги.

Но он твердо знал, что нужно делать. Достал коробку с ватой внутри, уложил туда серебряную пешку-варвара, старую фотографию, дагеротип и клочок бумаги, на котором написал: «Морфи, 1859–1884; де Ривьер, 1884–?; Стейниц,?–1900; Алехин,?–1946; Нимцович, 1946 – по сей день; Риттер-Ребил, 3 дня».

Он положил в коробку часы. Те перестали тикать, стрелки замерли, и мысленная шахматная доска наконец сгинула из сознания Риттера.

Он бросил прощальный взгляд на гротескный мерцающий циферблат. Потом закрыл коробку, обвязал ее веревкой, дерзко написал на этикетке: «Чемпиону мира по шахматам» – и добавил соответствующий адрес.

Он отнес коробку в ближайшее почтовое отделение. После чего вернулся домой и заснул как убитый.

Ответа Риттер так и не дождался. Но и коробка к отправителю не вернулась. Иногда он спрашивал себя, не связаны ли странные события в карьере нового чемпиона с этим даром.

А еще реже задавался вопросом, что случилось бы с ним самим, прими он вызов смерти и позволь своему сознанию распасться – если, конечно, так и было суждено.

В целом, впрочем, он остался доволен, а от вопросов Мартинеса и прочих отделывался намеренно многословными рассуждениями.

Он до сих пор играет в шахматы в «Римини». Однажды ему удалось снова обыграть Мартинеса – тот отважился устроить сеанс против двадцати трех соперников.

Джордж Симистер наблюдал за языками синего пламени в камине, что извивались, как облитые спиртом и подожженные танцовщицы, и поздравлял себя с тем, что дожил до середины двадцатого столетия, ухитрившись остаться в стороне от военной службы, спасения мира и вообще любых действий, способных помешать зарабатывать деньги и наслаждаться ими. Снаружи моросил дождь, к городским окраинам подступала гроза, и от резких порывов ветра в дымовой трубе возникал звук, подобный скорбному плачу горлиц. Симистер повозился, умещаясь на толику дюйма поудобнее в кресле, и пригубил разбавленный скотч – у него была тяга к самым дешевым сортам спиртного. Он сызмальства не отличался крепким здоровьем, и с ранних лет некоторые вкусы и запахи в сочетании с болезнью сердца приводили к потере сознания.

Раскрытая на коленях газета начала было сползать на пол, но Симистер ее вовремя подхватил и пробежался взглядом по полосам. Один заголовок сообщал, что в Праге восстание, как в Венгрии в 1956-м. «Проклятые славяне», – пробормотал Симистер, а когда увидел следующий заголовок, о стычках на израильской границе, добавил: «Проклятые евреи» – и бросил газету. Снова глотнул виски, зевнул и залюбовался тем, как язычки синего пламени, эти стройные девичьи фигурки, испуганно трепещут, прежде чем превратиться в белых дымных призраков. Тут раздался стук в дверь.

Симистер вздрогнул, выбрался из кресла и с угрюмым видом направился к входной двери. Недавно соседские дети принялись его изводить – должно быть, потому, что его дом выглядел самым ухоженным во всем квартале. Ну, всякие звонки в дверь, непристойности на заборе и тому подобное. Да какие они дети! Великовозрастные балбесы, по которым плачут трепка и полиция! К тому моменту, когда достиг двери, он успел по-настоящему разозлиться, вот и распахнул ее рывком. Никого, лишь мрак и сырость.

Порыв студеного ветра швырнул ему в лицо горсть капель. Может, послышалось и стука не было, просто треснула деревяшка в камине? Он закрыл дверь и направился обратно в гостиную, но маленькая стопка книг на высоком столе, небрежно закутанная в оберточную бумагу, заставила задержаться и состроить гримасу.