Генерал Коллер, оставшийся в Генеральном штабе, чтобы представлять люфтваффе в ставке фюрера, оказался в центре водоворота, грозившего снести остатки «великогерманского рейха». Весь день 21 апреля ему из ставки, которой уже угрожали захватом наступавшие советские части, беспрестанно звонил Гитлер. Он требовал: «Вышлите самолеты, чтобы прекратить обстрел Берлина советскими орудиями!» Спрашивал: «Почему Ме-262 не вылетели с аэродрома в Праге?» Снова требовал: «Немедленно сбросьте на парашютах продовольствие и боеприпасы боевой группе Штремберга, окруженной южнее Котбуса!» Кричал: «Надо немедленно повесить все руководство люфтваффе!» Вечером фюрер вызвал Коллера уже по вопросу, касающемуся непосредственного начальника генерала. «Рейхсмаршал Геринг держит в Каринхалле свою собственную, именно собственную, личную армию, – сказал Гитлер. – Эту армию – немедленно распустить и включить в состав сухопутной армии. Он не должен иметь собственную армию». Смешавшись, начальник штаба Геринга ответил, что в Каринхалле нет никакой частной армии, там лишь дивизия «Герман Геринг», но она находится в распоряжении местного фронтового командования. Большая же часть этой дивизии уже в боях или была в боях. Гитлер опровергает это и утверждает, что в Каринхалле бездействуют крупные силы. Коллер срочно проверяет, и оказывается, что, за исключением одного батальона, все части дивизии участвуют в боях. Он докладывает об этом Гитлеру и получает приказ: «Батальон немедленно подчинить обергруппенфюреру войск СС Штейнеру»

Дело было в том, что фюрер почему-то очень рассчитывал на «армейскую группу Штейнера», располагавшуюся западнее Эберсвальде, что в лесах севернее Берлина: он предполагал бросить ее в контрнаступление в юго-восточном направлении и разжать тиски советских войск, которые неумолимо сжимались вокруг Берлина. Но это соединение, состоявшее большей частью из комендантских подразделений, добровольцев, военнослужащих ВВС и необстрелянной молодежи, кроме всего прочего, не имело ни тяжелого вооружения, ни горючего для машин и не получило обещанных подкреплений от вермахта и войск СС. Поэтому наступление группы откладывалось, а Гитлер изводил ОКВ, ОКХ и ОКЛ, требуя ускорить ее выдвижение. Но этого не случилось, советские войска уже вошли в пригороды столицы, и нервы фюрера не выдержали… Двадцать второго апреля в 20 часов 45 минут генерал Эккард Кристиан, представитель начальника Генерального штаба люфтваффе при рейхсканцелярии, прибыл в Вильдпарк-Вердер, чтобы доложить Коллеру последние новости из бункера. «Фюрер сдался, – сказал Кристиан. – Теперь он считает всякое сопротивление бессмысленным. Но он не желает покидать Берлин. […] “Я останусь здесь, в Берлине, – сказал он, – и застрелюсь, когда наступит время”. […] Он распорядился сжечь все папки с документами в саду. […] Он остается на месте, но все остальные могут покинуть Берлин и отправиться куда пожелают. ОКВ покидает Берлин, уже сегодня ночью оно окажется в Крампнице!»

Генерал Коллер в это не поверил и, решив получить разъяснения в ОКВ, сразу же после полуночи отправился в Крампниц, севернее Берлина, в мрачные казармы на берегу озера. И там генерал Йодль утром 23 апреля описал ему ситуацию: «Все, что вам сказал Кристиан, верно.

Гитлер сделал свой выбор. Он решил остаться в Берлине, руководить обороной города и в последний момент пустить себе пулю в лоб. Он сказал, что не может сражаться по причине физического недомогания и еще потому, что не желает попадать в руки врагов в случае ранения. Мы сделали все, чтобы его от этого отговорить, предложили ему перевести силы Западного фронта на Восточный фронт. Но он сказал: все рушится, он ничего уже не может сделать, и пусть всем этим занимается рейхсмаршал. Кто-то из нас заметил, что ни один солдат не согласится сражаться под командованием рейхсмаршала, а Гитлер ответил: “Кто говорит о сражении? Сражений больше не будет, надо вести переговоры. Рейхсмаршал умеет это делать лучше меня![620]Последние изменения стратегической обстановки сильно подействовали на него, он постоянно говорил о предательстве, о том, что его покинули, о коррупции в верхних эшелонах командования и в войсках. Даже офицеры войск СС его обманывали, даже Зепп Дитрих. Штейнер так и не начал наступление, и это стало для него последним ударом”»[621].

Как только стало известно о воле Гитлера, ОКВ решило оголить Западный фронт на Эльбе и бросить высвобожденные силы в сражение за Берлин. Но Коллер возразил против этого, сказав, что нельзя прекращать сопротивление на западе, не начав переговоры с англо-американцами, поскольку в таком случае воюющие на востоке немцы подвергнутся нападению с тыла и будут уничтожены. И решил срочно проинформировать рейхсмаршала о создавшемся положении. Только Геринг имел право начать переговоры, а последние слова фюрера явно давали ему такие полномочия… Поэтому в 3 часа 30 минут 23 апреля генерал Коллер вылетел с аэродрома Гатов на своем Хе-111 в южном направлении. Этот дисциплинированный и педантичный офицер даже не подозревал о том, что ему суждено положить начало мощной цепной реакции…

После довольно опасного полета, сопровождавшегося атаками американских истребителей и обстрелом советскими зенитными пушками, Коллеру удалось-таки в полдень 23 апреля приземлиться в Бергхофе. «Когда я прибыл к Герингу, – написал он впоследствии, – с ним были его адъютант фон Браухич и рейхсляйтер Бюлер. Я сказал, что должен сообщить чрезвычайно важную новость, но Геринг кивнул: “Можете говорить при Бюлере”. Я пересказал рейхсмаршалу слова Кристиана и подробно изложил содержание моего разговора с Йодлем. Геринг слегка растерялся, но у меня сложилось впечатление, что он ожидал, что произойдет нечто подобное. Они с Бюлером сурово высказались о Гитлере, расценив его поведение как “редкую гнусность”. […] Геринг считал, что попал в очень затруднительное положение, он задумался, что ему теперь следует предпринять. Он попросил меня подробно описать оперативную ситуацию в Берлине, в окрестностях столицы и во всем северном секторе. […] Он также хотел знать, жив ли еще фюрер, мог ли он опять изменить свое решение и не успел ли он между делом назначить своим преемником Бормана».

Разумеется, Коллер мог сообщить рейхсмаршалу только те сведения, которыми располагал десять часов назад, то есть довольно давно, учитывая резкие перемены обстановки. Когда он улетал, фюрер был еще жив, русские практически окружили Берлин, но наземный путь на Потсдам был еще свободен. Да, конечно, сказал Коллер, фюрер мог опять изменить свое решение, как он это часто делал прежде. И добавил: «Теперь ваша очередь действовать, господин рейхсмаршал. Своим вчерашним решением Гитлер назначил себя комендантом Берлина и тем самым фактически отрекся от руководства страной и от верховного командования вермахтом». Геринг с этим согласился, но все еще колебался. «Ему не давало покоя то, – вспоминал Коллер, – что давно уже обострившиеся отношения с Гитлером могли побудить того назначить Бормана своим представителем или даже преемником. “Борман – мой заклятый враг, – сказал Геринг. – Он только и ждет удобного случая, чтобы со мной разделаться. Если я начну действовать сейчас, меня объявят предателем. Если же буду бездействовать, меня обвинят в том, что я ничего не предпринял в час испытания”. Он вынул из металлического футляра текст декрета Гитлера от 29 июня 1941 года и прочел вслух […]: “Если я, фюрер германского народа, буду по каким-либо причинам ограничен в своих действиях или окажусь недееспособным, тогда рейхсмаршал Герман Геринг станет моим преемником во всех делах государства, партии и вермахта”».