Следствие заняло больше месяца. Некоторые тщетно указывали, что оно ничего не даст. Разве Жанну уже не допрашивали магистры университета Пуатье, которых руанские судьи могли считать представителями дурной партии, но в богословских и юридических познаниях которых никто не сомневался? Те и другие получили свои ученые степени на склонах горы Святой Женевьевы. Отмечали даже, что Жанну экзаменовал Реньо Шартрский, чье право занимать должность архиепископа Реймсского, а следовательно, архиепископа метрополии епископа Бовезийского, никто не оспаривал…

Следователи опросили свидетелей, знавших Жанну в детстве и во время военной карьеры. Послали в Лотарингию и Шампань, допросили семью и деревню. Задали вопросы бывшим солдатам. К несчастью для обвинения, все дружно свидетельствовали в пользу Девы. Кошон не смутился: он уничтожил рапорт следователей. Исключительный факт — большинство судей даже не знало, что следствие проводилось. Очевидность преступлений Жанны казалась епископу Бовезийскому достаточным основанием для процесса.

Уничтожение материалов следствия было не единственной подлостью: обвинитель Жан д'Эстиве воспользуется элементами этой информации, чтобы дополнить семьдесят статей своего обвинительного акта некоторыми подлинными деталями, отягчавшими положение Жанны, придавая клевете правдоподобный облик.

Наконец в среду 21 февраля обвиняемая предстала перед судом в капелле Руанского королевского замка. Кошон заранее отказал ей в праве выслушать мессу — слишком велики были преступления Жанны, а кроме того, она носила мужскую одежду. Девушку ввели, и допрос начался.

Сразу же наткнулись на главное препятствие: поклявшись, что она будет отвечать на вопросы, касающиеся ее семьи и публичной деятельности, Жанна предупредила, что скорей позволит отрубить себе голову, чем скажет, что открыла Карлу VII от имени Бога.

Последовали и другие инциденты. От Жанны потребовали прочесть «Отче наш», чтобы она доказала его знание; она отказалась, потому что Кошон не захотел выслушать на исповеди ее саму. Поклявшись в среду, что будет говорить правду, она не согласилась повторять свою клятву в четверг:

Я ее уже давала! Вы требуете от меня слишком многого!

Она не скрывала намерения отвечать на некоторые вопросы и уклоняться от других. Так, когда ее спросили, ходила ли она причащаться на другие праздники, кроме Пасхи, она сказала:

Продолжайте!

Гнев судей возрастал. Эта простая и невежественная девушка противилась им, уверенная в себе, как будто спор шел на равных. Они пытались ее запутать, расставляли ей ловушки. Она расстраивала их происки. Зато она охотно провоцировала их, например, когда ее спросили, находилась ли деревня Домреми на стороне бургундцев или арманьяков:

Она ответила, что знала лишь одного бургундца, что очень хотела бы, чтобы ему даже отрубили голову, если будет угодно Богу.

В допросах Жанны Кошона сменил богослов Жан Бопер. Бопер был однокашником Кошона по факультету. Он занимал пост ректора университета в период наиболее сильного бургундского господства, во время движения кабошьенов. После этого он не оставил службу герцогу Бургундскому. Потеряв руку после нападения разбойников, которые, возможно, были арманьяками, Жан Бопер испыгывал к Жанне такую же враждебность, как и его друг Кошон.

Публичное слушание было внезапно объявлено закрытым 3 марта, когда перешли к допросам Жанны о поездке в Реймс. Накануне епископ Бовезийский собрал судей у себя в доме, велел перечитать протоколы и, сославшись на свои обязательства, поручил продолжать допрос без посторонних глаз юристу Жану де Лафонтену. Допрос происходил в тюрьме. Никто не заговаривал о вызове какого бы то ни было свидетеля. Лафонтен трудился две недели, менее пристрастно, чем Кошон. Епископ заметил это и обвинил своего заместителя в помощи обвиняемой.

Зато она стала жертвой довольно подлой махинации: к ней подослали каноника Никола Луазелёра, который не постеснялся при этом выдать себя за лотарингского священника. Ему удалось несколько раз исповедовать пленницу, и с тайной исповеди он не посчитался. Этот отвратительный тип умолчал в общении с Жанной, что заседает среди судей.

Последний допрос состоялся 17 марта. Речь зашла о бегстве из Боревуара, которое судьи произвольно истолковали как попытку самоубийства. Им удалось только убедить Жанну, что в данном случае она ослушалась своих голосов. Для суда, отрицавшего существование голосов, это был неудачный ход. Выпутываясь из положения, судьи задали последний вопрос, чтобы обличить в гордыне обвиняемую, самоуверенность которой выводила их из себя: почему она принесла на миропомазание свое знамя, а не знамя других капитанов? Жанна парировала:

Оно хорошо потрудилось и справедливо, чтобы оно было в чести.

Кошон собрал заседателей и велел перечесть протоколы. И Жан д'Эстиве взялся за работу. 27 марта перед судом, собравшимся в полном составе в большом зале замка, и в присутствии Жанны обвинитель заявил, что готов вынести обвинение. Жанна должна была ответить «да» или «нет» на семьдесят утверждений, в которых кратко подытоживалась ее жизнь, ее действия и ее вера. Эстиве хотел, чтобы она обязалась это сделать заранее и клятвенно. Некоторые судьи выразили здравое мнение, что сначала следует зачитать статьи. Было даже замечено, что обвиняемая не обязана отвечать на вопросы, связь которых с процессом не является явной: важная оговорка, поскольку Жанна отказывалась обсуждать перед судом откровения, сделанные Карлу VII. Большинство выказало умеренность: было решено, что Эстиве прочтет обвинения, а трибунал оценит, в каких случаях Жанна откажется отвечать или попросит дать время подумать.

Жан д'Эстиве дал клятву: он будет говорить без лести, без злобы, без страха и без ненависти. Суд потребовал от него переводить каждую статью на французский после зачтения ее на латыни. Кошон обратился к Жанне и, поскольку она совсем не знала законов, предложил ей выбрать советчиков. В противном случае их предоставит суд. Жанна ответила: для советов ей достаточно Бога. Этот ответ задел даже наименее предубежденных.

Чтобы рассмотреть семьдесят статей, понадобилось два дня. Потом были каникулы — страстной четверг, далее страстная пятница. Суд собрался в субботу, чтобы выслушать ответы на вопросы, в отношении которых Жанна попросила отсрочки для обдумывания.

В чистый понедельник, 2 апреля, Кошон велел свести обвинение к двенадцати основным утверждениям. Оформить их было поручено богослову Никола Миди. Потом с них сделали копии, спешно разослав их разным экспертам, в большинстве юристам и богословам. Бопер, Миди и Жак Туренский — который редактировал утверждения — сами поехали в Париж, чтобы разъяснить дело своим коллегам и получить консультации у обоих факультетов, канонического права и богословия. В свою очередь на совещание собрался кафедральный капитул Руана.

Однако Кошон, не желая больше ждать, собрал в Руане группу из двадцати двух богословов, выбранных из числа заседателей. Они высказали первое мнение относительно статей, которое было передано консультантам. Экспертов попросили высказаться, но от них требовали экспертизы. Большинство из тех, к кому обратились, заволновалось и решило, что для такой предварительной консультации удобней собраться всем. Так поступил руанский капитул.