Поэтому для такого человека, как Кошон, Жанна не могла быть посланницей Бога. Разве Бог изгнал бы его, епископа, из собственного собора? Если миссия Жанны имела божественную природу, значит, Кошон тридцать лет своей жизни служил злу.

В его политическом выборе никогда не было ничего низкого, и в основе его верности бургундцам лежала не личная выгода. В процессе Жанны Кошон увидел возможность найти свое место в борьбе с теми силами, которые он считал исчадием ада. Он поведет дело со страстью, от которой его ум будет мутиться, с преданностью, походящей на сервильность, с ненавистью, ослепляющей его.

Попав под власть силлогизма своей жизни, он не желал видеть истину, потому что она означала бы для него приговор — в той мере, в какой Кошон не выходил за рамки ментальных категорий всей своей жизни. Будь война иной, он, несомненно, увидел бы в Жанне побежденную противницу. После стольких братоубийственных раздоров война уже не подчинялась военным законам. Для богослова Кошона Жанна была Злом. И потом, чем для епископа могла быть христианка, которая поучает клириков и для чьей веры больше подходит прямой диалог со святыми, чем обязательное посредничество церкви?

Чтобы искоренить Зло, хороши все средства, в том числе и самые худшие, или, во всяком случае, худшие на наш взгляд. Ведь обсуждать судебную процедуру бессмысленно. Это была процедура того времени, которую, лучше или хуже, вершили пристрастные судьи. Жанна умерла за то, что повторно впала в ересь, — как в свое время тамплиеры. Как и многие другие. И о жестокости казни рассуждать было бы бесполезно. В мирное время на глазах парижан вешали или обезглавливали, жгли или топили в воде, колесовали заживо или волочили за лошадью в среднем пятьдесят осужденных за год, многие из которых могли упрекнуть себя только в мелкой краже. За кражу бочки в монастырском погребе одну женщину живьем зарыли в землю. Другую возвели на костер за сводничество. Обезглавив человека топором, его без колебаний вешали за подмышки, а когда воры снимали повешенного, чтобы забрать его штаны, его вешали опять для пущего назидания.

Человек средневековья хорошо знал, что за одержимость ответствен только дьявол. Но он считал нормальным сожжение ведьмы. Виновный — не значит ответственный. Судья и моралист — это в XV в. были два разных ремесла.

Кошон сделался слугой англичан, потому что без них не восторжествовало бы дело герцога Бургундского. Для епископа союз с англичанами был гарантией от победы сторонников Бернара д'Арманьяка и Танги дю Шателя. Этот союз охранял также от недобросовестных чиновников, которых некогда разоблачили Генеральные штаты, и от христиан, слишком легко приспособившихся к расколу. Уж лучше попрать кое-какие правовые нормы, позволив английскому капитану Руана графу Уорику держать Жанну в кандалах в своей тюрьме, хотя она должна была бы находиться в тюрьме архиепископа Руанского. Лучше начать судебную процедуру, не дожидаясь инквизиции, иначе говоря, папского суда. Лучше сыграть на наивности Жанны и поймать ее в ловушку, которую, возможно, подстроили с мужской одеждой, и пересмотреть судебное постановление, потому что приговор не понравился английским властям… Все это лучше того, что олицетворяют Карл VII и его люди. Кошон выглядит недостойным слугой, так как считает, что служит людям, защищающим правое дело.

Жанна и этот суровый клирик совершенно не понимали друг друга. Прежде всего потому, что на той стороне, которую приняла Жанна, ее считали тем, кем она никогда не была, — арманьяком. Далее, потому что Кошон, человек неглупый, тем не менее совершенно не понимал психологии девушек — простой девушки, которой не хватало образованности, но хватало здравого смысла. Между схоластикой, основанной все-таки на логических рассуждениях, и грубым здравым смыслом, в основе которого лежат интеллектуальные параллелизмы и логические короткие замыкания, диалог невозможен.

Наконец, надо ясно сказать, что Жанна, уверенная в своем призвании, была столь же бескомпромиссна в своих убеждениях, как Кошон и его заседатели — в своих. В политической и религиозной вере Жанны не было места никаким нюансам, никаким уступкам. «Все, кто воюет со святым Французским королевством, — писала она герцогу Бургундскому после освобождения Орлеана, — воюет с царем Иисусом, царем Небес и всего мира». Как она оттолкнула от себя многих придворных Карла отказом от всякого соглашения с Бургундией — герцог Филипп должен был только покориться, — так она оскорбит в Руане самых благожелательных людей отказом признать даже добросовестность Ланкастера. Один из советников Кошона скажет ему в частной беседе:

Они ее поймают, если смогут, на ее словах, то есть на утверждениях, когда она говорит «Я точно знаю…» относительно видений. Но если бы она говорила «Мне кажется…», то, по моему мнению, никто бы не смог ее осудить.

Кошон укомплектовал свой суд, назначив полсотни заседателей — английских капелланов Генриха VI, нормандских каноников, адвокатов церковного суда, монахов-бенедиктинцев, францисканцев, кармелитов, доминиканцев. Там заседало также несколько епископов и несколько аббатов. Среди них можно отметить епископа Лизье — Дзанона де Кастильоне, миланца, недавно приехавшего во Францию вслед за своим дядей-кардиналом. Дзанон был хорошо известен в кругах парижских гуманистов. Естественно, Кошон не забыл товарищей по занятиям, бывших коллег из университета. Нескольких из них он нашел на месте. Других пригласил, и из Парижа приехала настоящая делегация от университета, чтобы участвовать в суде над Жанной, который магистры с удовольствием провели бы собственными силами. Так, здесь заседал ректор Тома де Курсель, один из великих богословов своего времени, который станет одним из главных действующих лиц будущего Базельского собора.

Процесс

Первое заседание суда открылось 9 января 1431 г. В качестве обвинителя Жанны выбрали прокурора церковного суда Бове, Жана д'Эстиве. Выбор был естественным. Позже, когда пришло время публичных слушаний, Кошон пригласил представителя папской инквизиции в Руане, доминиканца Жана Леметра. Тот был не очень доволен, что его имя свяжут с подобным делом. Он не ответил на приглашение. Суд Кошона заседал на «заимствованной территории». Инквизитор Руана Леметр не имел отношения к Бове. Понадобился официальный приказ инквизитора Франции Жана Граверана, чтобы Леметр согласился с 13 марта заседать рядом с Кошоном. Начал он с организации собственного обвинения. Он также поручил его Жану д'Эстиве. Дело, по видимости, казалось ясным.

Присутствуя в Руане во время процесса, кардинал Бофор внимательно следил за ходом дела, но подчеркнуто держался в стороне. Возможно, излишнее рвение Кошона раздражало двоюродного деда Генриха VI. Это он, в согласии с Уориком, приказал, чтобы заболевшую Жанну д'Арк лечили. Правда, ее хотели осудить, а не просто-напросто уморить. Опять-таки Бофор 24 мая, в момент отречения, попытался навязать самое гуманное в отношении Жанны решение. Другие англичане в течение процесса вели себя сдержанно. Для выполнения задачи хватало и Кошона. Один из заседателей, Никола де Упвиль, ясно скажет об этом через двадцать пять лет:

Епископ затеял процесс по делу веры не ради блага веры или из пылкого стремления совершить правосудие над Жанной, но из ненависти к ней, потому что она держала сторону короля Франции. Он действовал не из страха и не по принуждению, а добровольно.