Что значит ничего? Как это ничего? Как это может быть? Ведь он — Морг. Самый могущественный чародей из всех, кто когда-либо рождался на свет! Морг, не ведающий смерти. Он — твердыня мощи, океан силы, бесконечное небо неиссякаемой магии!

Он снова попытался отворить сознание, чтобы выйти за границы плоти и крови, высвободиться из тесных оков чужого тела и…

…соприкоснулся со своей второй сущностью. Почувствовал ее ответный трепет. Ее желание воссоединиться, стать единым целым. А потом его второе «я» съежилось и отступило. Он ощутил отвращение, отказ принимать его мысли и силу — как будто он стал вдруг чужаком и вернулся не к себе домой.

Где-то в самых дальних закоулках Морг услышал смех. Смеялся Конройд.

Ах, Морг, Морг, и о чем ты только думал? Что я, Конройд Джарралт, забьюсь в уголок и умру? Как же ты мог проглотить меня, не зная, каков я на вкус? Ты опоздал, кузен! Наше сознание — едино. Наша плоть — едина. Я — это ты, и ты — это я, и нет возврата к прежнему. Стена пала, но ты по-прежнему в ловушке.

Оглохший и ослепленный, Морг повис в воздухе.

В ловушке? В ловушке?

Он разинул рот и завопил…

* * *

Забыв, что ненавидит ее, Эшер схватил Дафну за руку и побежал, увлекая за собой всех остальных. Пока Морг беспомощно болтался над ними и визжал как резаный, он бросился к ближайшему месту, где можно было найти укрытие: к зданию Гильдии Мясников. Здание лишилось половины крыши, часть стены обвалилась, но оно все же устояло. Заскочив внутрь, они бросились на землю.

— В караулке будет безопаснее, — пробормотал Оррик. Туника намокала от выступившей из раны крови. — К тому же там у меня полно оружия.

Эшер покачал головой.

— Дубинки и пики против этой твари не годятся. Вейра! Можешь сказать, что происходит?

Старуха села, прислонившись спиной к куче битого кирпича, достала носовой платок и приложила к окровавленной руке.

— Сама не знаю. Но, по-моему, нам от этого только польза. Все целы?

Целы были все. Даже Дарран, упавший рядом с ней. Хотя выглядел старик неважно: бледный, ни кровинки в лице, и дышал, словно загнанная лошадь. Гар поддерживал его, обнимая за плечи, хотя щека у принца и распухла от ледяной колючки. Чуть дальше лежали Мэтт и Дафна. Ближе всех к выходу, как и положено стражнику, оказался Оррик.

Выйти он им не позволит. Помощи от них никакой, а опасность велика.

Гар пошевелился, придвинулся поближе.

— Слушай, Эшер! Мне нужно поговорить с тобой наедине.

— Зачем? Все уже сказано.

Куски битого кирпича впились в колени, однако Эшер, не обращая внимания на эти маленькие неудобства, не отводил глаз от площади. И от Морга.

Будь он проклят, так и не понял, когда надо заткнуться. Вот и сейчас…

— Не все. Заклинание Уничтожения…

Эшер удостоил этот кусок дерьма недовольным взглядом.

— Я его выучил. Наизусть. Ты свою работу сделал. А теперь попридержи язык, чтобы я сделал свою. И дай мне пораскинуть мозгами, если не против…

— Ты не понимаешь! Я…

Он наградил принца добрым тычком в грудь. Тот отшатнулся и крепко стукнулся головой о стену.

— Нам не о чем больше говорить!

Дафна, Мэтт и Оррик склонились над Гаром, помогая ему прийти в себя, а он почувствовал, как его руки коснулась Вейра.

— Сынок, я вызову Круг. Позволь им соединиться с тобой. Позволь им помочь тебе. Не бойся.

А он и не боялся. Он был просто в ужасе. После того как Стена рухнула, боль, мучившая его все это время, утихла. Однако вместо нее, он чувствовал это, по венам потекло что-то мерзкое и вязкое, словно деготь. Грязь Морга проникала в него. Взглянув на Мэтта, Эшер понял, что и его друг испытывает то же самое. Может, не так остро. Но ведь Мэтт не Невинный маг.

Он — нет, а я — да.

В первый раз за все время Эшер до конца принял эту данность. Интересно, значит ли это, что он также смирился и с возможностью умереть?

Вейра ткнула его пальцем в бок.

— Эшер, что случилось? Что-то не так?

Он подождал, пока сердце перестанет скакать галопом, чтобы можно было не бояться предательской дрожи в голосе, чтобы знать, что ноги не сорвутся с места без разрешения.

— Нет, со мной все в порядке.

— Тогда сиди тихо. Я собираю Круг.

Вейра достала из кармана синий войлочный мешочек и вынула из него осколок кристалла. Он на мгновение сверкнул и тут же исчез у нее между ладоней. Она закрыла глаза, начала что-то беззвучно шептать, и вдруг… кристалл в груди Эшера ожил. В его сознании зазвучал хор голосов:

«Мы здесь, Эшер. Мы с тобой. Используй нашу силу. Возьми ее, когда тебе нужно. Она твоя».

Страх исчез, растворился, как растворилась и та тьма, которая начинала заполнять кровь. Эшер ощутил, что наполняется неведомой силой. Остатки боли тоже исчезли без следа. От сердца — или от кристалла — по всему телу начало распространяться тепло.

А на площади стих ужасный вопль Морга.

Эшер встал. Готов или нет, хочет или не хочет, но его время пришло.

— Ладно. Пожалуй, лучше закончить со всем этим поскорее.

Сама тишина у него за спиной необъяснимо изменилась.

Гнев ушел, и тишину наполнили печаль и невысказанные слова прощания. Эшер не желал их слышать. Он делает это потому, что его просили. И даже умоляли. Потому что никто, кроме него, не может этого сделать. Потому, наконец, что он дал им слово помочь, невзирая на цену, которую придется заплатить, и в отличие от некоторых он, Эшер, свое слово держит.

Однако все это не означает, что ему нужна сцена прощания.

— Что ты делаешь? Не ходи туда! — воскликнула Дафна. — Сражайся с ним отсюда, из укрытия.

Ей ответил Пеллен Оррик:

— Но как же он сможет это сделать, Дафна? Тут же вокруг люди.

Площадь действительно была заполнена олками, среди которых попадались и доранцы. Те, кому уже некуда было бежать, или те, кто считал, что будет здесь в безопасности. В толпе Эшер видел лица тех, кого знавал, когда сам был совсем другим человеком. Горожане прятались среди развалин, мертвых тел и бродящего бесцельно скота. Некоторые пытались добраться до единственного уцелевшего на площади здания, храма Барлы.

— Эшер! — закричала Дафна. Но он, не обращая на нее внимания, сделал новый шаг. И только тогда остановился.

Не оборачивайся! Не смотри туда! Тебе это не надо!

И все-таки оглянулся. Должен был оглянуться.

На ее лице, в ее глазах было выражение такой любви и такого отчаяния, что в душе у него все перевернулось. Что-то хрупкое треснуло и сломалось. Эшер постарался улыбнуться.