Убийство Анохина и Крылова подстегнуло начальника областной милиции Антонова. Опасаясь, что принимающий самое непосредственное участие в дознании Васильев может его опередить, Антонов поспешил поделиться со следователем Фоминым подозрениями в отношении начальника пятого участка Лукьянова.

Эти подозрения к тому времени усилились тем, что 5 мая со службы внезапно скрылся милиционер этого участка Алексей Сарсатский, о котором рассказали на допросах в угрозыске ранее задержанные члены ленковской шайки.

Угрозыск успел задержать только его сожительницу Нюрку – Анну Тайнишек, обвинив ее в укрывательстве бандитов. А 9 мая был арестован и «Яшка-милиционер» – Яков Гаврилов, на которого тоже дали показания ранее арестованные ленковцы.

То, что Лукьянов с обоими своими бывшими подчиненными находился в самых тесных отношениях, в уездной милиции ни для кого не было секретом.

Яшка же накануне ареста вместе с Нюркой погорели на краже. У одной из соседок Тайнишек, обрусевшей молдаванки Волонтей, Яшка увел свинью. Разделывать хрюшку взялся у Нюрки в стайке, да только от любопытного глаза не уберегся.

В общем, погорели Яшка с Нюркой на «свинском деле», но когда во дворе появились милиционеры с револьверами – посчитали, что арестовывать их пришли, как ленковцев. А Нюрка – дура! – с испугу заорала, что пожалуется самому Лукьянову и уж милицейский начальник заявившимся арестовывать задаст перцу-жару!

Сопоставив эти факты, Антонов поспешил сообщить о Лукьянове Фомину сразу же после недолгого экстренного совещания у министра 11 мая.

В тот же день по постановлению Нарполитсуда Тимофей Лукьянов был арестован и заключен в областную тюрьму.

Вот только проведенные 12 и 13 мая допросы Гаврилова, Лукьянова, Тайнишек ни на йоту не прояснили картину громкого убийства на Витимском тракте.

1

Ленковцы, попавшие в руки угрозыска, в показаниях уже не запирались. Видимо, своё дело сыграли участившиеся в последнее время аресты членов шайки. Ну а уж когда арестованным бандитам стало известно о трагедии на Витимском тракте, а к допросам подключились следователи из «Господи, помилуй», рьяно копающие возможный «белый след»… Тут уж и самый «неразговорчивый» разбойник и грабитель принялся выкладывать всё как на духу. И дурак сообразит: за грабеж или кражу, в самом худшем случае, корячится тюремный срок, а вот за связь с беляками к кирпичной стенке поставят без разговоров.

И только Бориска Багров, юная «тень» главаря шайки, на допросах молчал или откровенно дураковал, засыпая следователей чепуховыми угрозами и несусветными бреднями о могуществе и мощи бандитов.

– Ну что там Багров, Михаил? Все грозит и шуткует? Или говорить начал? – встретил вопросом вернувшегося в очередной раз из тюрьмы Баташёва Дмитрий Иванович Фоменко.

– А!.. – раздосадованно махнул рукой Михаил. – Зла не хватает! Он только и делает, что говорит! Такую околесицу несёт – как язык не смозолит. И ещё с просьбами замотал! Только одно просит – пожрать. Вот кишка-то! Особенно, когда в лазарете лежал – изводил весь персонал! Фельдшер ихний, Александр Ильич, мне рассказывал, что пока Бориске он операцию делал, то им там всем весело было, а после – уже он на них отыгрывался…

– Чего же это им на операции весело было?

– Да там, Дмитрий Иванович, у лекарей такая канитель приключилась. Эфир для наркозов закончился, а тут как раз Багрова привезли с пулей в ноге. Орал благим матом. Понятное дело, пулю надо вынимать. Вот фельдшер-то, Бурдинский Александр Ильич, и дал заместо наркозу Бориске стакан спирта! Он, грит, враз закосел! Боли не чует, режь – не хочу. Пулю-то ему Александр Иванович вынул, но пока все свои манипуляции выделывал, да и после, пока Бориска не уснул после операции, грит, молол он, Бориска, косой, как тыща зайцев, всё подряд! И какой он, дескать, герой-партизан, и про политику рассуждал – животики надорвешь! – и про то, как буржуев «шерстил», а ещё песни пел… Грит, вся процедурная в лазарете покатывалась!..

– Как ты говоришь, животики надорвешь? – вскинул внимательные глаза Фоменко. – Интересное выражение… Послушай, Миша, получается, что спиртишко-то напрочь Багрову язык развязал. Хвастаться любитель, чуешь? Значит, личность самолюбивая. Вот и надо бы на этом самолюбии поиграть, а, Михаил? Подумай, как с этой стороны к Багрову можно подъехать. Может быть, удовлетворить в какой-то мере его жалобы на питание? Доппайка пообещать, за сведения. Любые, самые пустяковые и нам уже известные. Бориска, конечно, наврёт с три короба, будет над нами насмехаться, что двух зайцев убил – и лишний кусок добыл, и нас обдурил в очередной раз. А мы ему при следующей беседе скажем: фи, какой ты нехороший, Бориска, не мужик, на уговор серьёзный – кишка тонка! Мол, проверили мы, друг ситный, твои сведения – все туфта. И теперь ты, Бориска, – должник уголовного розыска, о чем другим арестантам не грех рассказать… Может быть, так, Миша, попробовать, по такой схеме?

– Ну и голова же вы, Дмитрий Иванович! – восхищённо развел руками Баташёв. – Ишь, как самые крохотульки сведений повернули в дело! А я без всякой мысли, как попка-дурак вам фельдшерский рассказ пересказываю! Эх-ма, мог бы и сам допетрить!

– Вот дальше и додумывай. Я тебе только грубую схему нарисовал. Багров – не дурак. С ним осторожно надо. Работай с ним, Миша. Должен быть толк.

Баташёв начал новую оперативную разработку Багрова с разговора, детального и скрупулезного, в лазарете Читинской тюрьмы. Побеседовал практически со всем лекарским составом, но более всего – с фельдшером Бурдинским. Особенно врезались в память его слова: «Багров – парень прожорливый, просит дополнительную пайку постоянно, только для этого на прием в санчасть записывается. А уж пока у нас на излечении был, так ради лишнего куска такое нытье о своих болячках развел – артист императорского театра! А выпивший делается болтливым хвастуном».

«Ага… Пожрать любит, а выпимши – болтун?» – И тут Баташёву пришла в голову одна отчаянная идейка…

На свой страх и риск Михаил договорился со следователем, что побеседует с Багровым наедине.

В тюрьму собрался основательно: с краюхой хлеба, шматом сала и пузырьком спирта мерой в кружку. Ожидая, когда в следственный кабинет доставят Багрова, разложил провизию на столе с краю, накрыл чистой холстинкой.

– Здорово, Бориска, – по-свойски встретил арестанта, сразу заводившего ноздрями в тесной и темной каморке с намертво вмурованными в пол столом и табуретами-тумбами для допрашиваемых.

Запах свежего хлеба перебивал застоявшийся, спертый воздух кабинета, настоянный на специфическом тюремном «аромате» – смеси табачного перегара, резкого, хлорного запаха дезинфекционных средств, вони пота и испражнений.

– Садись, Багров. Сегодня разговор у нас, видимо, длинным не будет. Истории твои страшные про ленковские полки под Читой мне уже порядком поднадоели. Пока следователя нет, откровенно тебе об этом скажу. А ещё вот что скажу…