и зубами скрипел. Вот он, тот пир, когда Отвада один остался, без присмотра. Был ли на пиру давешний молодец из поезда Зарянки с травяными пятнами на рубахе, что свернул в один из проулков? Как пить дать был.

— Видите, вернули княжну! — Кукиш руки развёл и с честными-честными глазами покрутился во все стороны. — А вы говорите, зла князю желаем! Желали бы, вот где у нас Отвада был бы!

И кулак над головой вздёрнул, аж зубами заскрипел. Отвада, всё это время сидевший на своём месте молча да хмуро взиравший на происходящее, мало в щепы не смолол подлокотники. Аж поднесло его на словах про глухомань.

— Не мог он такого сказать! — рыкнул Стюжень. — Пуще того — даже подумать не мог! Да и не князя тебе, поганцу, своротить нужно — Безрода. С ним ничего у вас не выйдёт. Князь только на закуску пойдёт!

— Как же тогда мы Зарянку в руки получили? Может быть, я её увёз? Или Косоворот? Или Смекал? Кто княжну взялся упрятать подальше от лихих времён? Кто знал, где она с княжатами? Только он!

— Что говорит сама княжна? Где Зарянка? Зови сюда Зарянку! — крикнул Перегуж.

— Это можно, — снисходительно разлыбился Косоворот. — С позволения князя я мигом.

И выскочил за расписные двери. Стюжень, Прям и Перегуж обменялись мрачными взглядами. А ещё верховный шкурой почувствовал на себе пылающий взгляд. Дубиня. Купец молча спрашивал, что происходит. Ворожец коротко головой покачал. Не верь. Не было такого. Старый купец с облегчением выдохнул.

Косоворот привёл Зарянку и только было собрался начать расспрашивать, как Стюжень молча вклинился меж боярином и княжной. Ему головой кивнул, дескать, на место сядь, её осторожно за руки взял, заглянул в глаза. Вроде осмысленно глядит. Впрочем…

— Узнаёшь меня, девонька? Кто я?

— Ты Стюжень, верховный ворожец.

— Хорошо. Расскажи нам всё с того момента, как несколько дней назад вы уехали из Сторожища. Кто и куда вас увёз?

Чаяновна оглядела думную, нашла глазами отца, мужа, малость расслабилась.

— Нас увёз Безрод. Мы ехали долго и всё глухоманью, даже ночевали два раза. А когда он велел остановиться, оказалось, что приехали. Там посреди леса стояла избушка, а встречал нас…

Она запнулась, бросила взгляд на Отваду.

— Кто вас встретил? Не бойся, говори.

— Дядя Стюжень, ты же знаешь, я не из пугливых. Нас встретил человек… у которого… на лице… были такие же точно рубцы, как у Сивого.

Думная ахнула. Про Сёнге знали не всё, и теперь распалённое воображение какие только картины не рисовало: вот он, тот самый двойник Безрода в синей рубахе, который поезда избивает… Это злая душа Сивого приняла человеческий облик и прячется в глуши перед очередной пакостью.

— Да, родная моя, это Сёнге. В прошлую войну он стоял против нас в войске оттниров. Что было дальше?

Лёгкая тень замутила синие до прозрачности глаза княжны, ровно в чарку с родниковой водой капнули смородиновки — вроде то же самое, а вроде и потемнело малость. Зарянка будто в память полезла нужное искать.

— А через несколько дней вернулся сват и с рук на руки передал меня боярам. Недолго погостила, в общем.

— Где передал? В той самой глуши?

— Н-нет. Около самого Сторожища. Когда из лесу вышли.

— А незнакомых людей около себя ты видела?

— Ну куда тебя несёт, старый? Сказано же… — начал было Кукиш, но верховный быстро к нему повернулся и так рявкнул, что тот едва в порты не наложил.

— Ну-ка сел молча! И держать рот на замке, пока не спрошу. Ясно? Спрашиваю, ясно?

Даже Косоворот едва собственным дыханием не поперхнулся. Кукиш медленно сел, для верности руками встретив скамью.

— Зарянка, девочка, вспомни, видела ли ты незнакомых людей, кроме Сёнге?

Прям встал, медленно с угрозой в глазах обвёл собрание ледяным взглядом. «Первого, кто издаст хоть малейший звук, отправлю на дыбу, потом четвертую, потом восьмерую, а дальше насколько жиру хватит».

— Я н-не помню, кажется… не видела, — неуверенно проговорила княжна. — Безрод… тот, с рубцами как у свата, бояре уже у самого Сторожища…

На мгновение верховному показалось, что в кладовке, в которой сейчас шурует Зарянка, она наткнулась на что-то незнакомое, вот уже в руки взяла, понесла выносить на белый свет, да споткнулась, обронила и покатилась та вещица в самую темноту, в горку старой рухляди, затянутой паутиной.

— Н-нет, больше никого не видела.

— Что ещё ни о чём не говорит, — Стюжень смотрел на Отваду, а тот будто не в себе, глядел невидящими глазами куда-то в сторону.

Уж лучше бы на свод глядел-таращился, белые скакуны всяко лучше жути в невидимом далёке.

— Тебе же всё сказали! — Косоворот едко улыбнулся. — По-боянски, не по-хизански!

— А ты, толстопуз, учи хизанский, учи, — верховный уничтожающе хмыкнул. — Новому хозяину понравится.

Косоворот, почти не скрываясь, ненавидяще выпятил подбородок.

— Слушай меня, люд почтенный, — Стюжень вкруг зашагал по думной, хоть и было того круга в серёдке всего-навсего шагов пять. — Боярство уж на что ушлое, но тут просчиталось. Все, кто знает Сивого хоть сколько-нибудь, во всю эту чушь не верят. Кровь дал бы себе выпустить, а с вашей братией не только мешаться, якшаться не стал бы. Теперь, значит, и Сёнге подставил. А как же иначе: в гнилой задумке против князя замазался, получается — тоже виноват. Для особо понятливых ещё раз повторю, только прошу громко не ржать: Безрод сдал товарища.

Верховный оглядел думную. Вроде сходит морок с лиц, уносит из взглядов пакостный туман, даже Отвада что-то такое внутри себя озвучил, вон аж губы задвигались, и тень улыбки легла на лицо. И едва Стюжень раскрыл рот поганой метлой окончательно вымести из думной, из голов боярские выдумки, снаружи раздался какой-то грохот, перед самыми дверями зашумело, застучало, расписные створки распахнулись и вошёл Гремляш, да почти ввалился. Лицо мрачное, насуплен, ровно враги напали.

— Князь, там Длинноус… и мотнул головой за спину.

— Что Длинноус? — не понял Отвада, переглянулся со Стюженем. — Пусть войдёт, если приехал.

Гремляш сжал челюсти, как бывает, когда и поправить хочется и понимаешь, что никакие слова не распишут положение в красках. Просто кивнул и молча вышел, а через несколько мгновений четверо дружинных внесли носилки с чем-то подозрительно напоминавшим тело, укрытое полотниной. Положили на пол, в самой середке и вышли.

— Это что такое? — Косоворот полез вперёд со скамьи.

— Я — Мыка, дружинный Длинноуса, — в думную вошёл вой, судя по виду, откуда-то прискакавший. — Жив ещё боярин.

— Вижу, что жив, — Стюжень склонился над телом. — Что с ним?

— Это Сивый.

«Еслибыдакабыть твою в растудыть! — про себя выругался верховный. — Как же не вовремя!»

Длинноус вращал глазами и был не просто бел — он сделался землистого цвета и не переставал стонать, просто стон слышен не был и сотрясал всё его нутро. Видимо, его часто рвало, и нутряная муть испачкала ему все усы, но то, что осталось на усах, Стюженю совершенно не понравилось. Дурака рвало чем-то тёмно-зеленым с комочками, ну ладно, зелёное — это желчь, а комочки?

— Что Сивый? Говори толком, баран!

— Сивый заставил Длинноуса жрать землю. Отблеваться не получилось. Всю дорогу черным рвало.

— Дурень! Сюда-то зачем тащили? Костяк же на месте!

— А пусть князь знает! Какой-то скот всю дружину на ремни распустил, боярина заставил землю жрать, а ему с рук сойдёт?

— Ну, что я говорил? — Косоворот хотел было в порыве праведного гнева за грудки борзого старика ухватить и размотать по думной, ровно отрока, да осёкся. И без того убедительно. Вон у людей зенки пораскрывались — домой приедут, спать не смогут. За сегодня только и делали, что глазками хлопали. — Он опасен! Сивый ублюдок просто не в себе!

— Это вы не в себе, бараны! — а Стюжень сдерживаться не стал, сгреб в кулаки Косоворотову рубаху, и того вверх поднесло, ровно не было в нём кабаньих телес. Нет, может и взаправду в незапамятные времена был у боярина в прародителях кто-то из кабанов, но у этого — точно медведь. — В жадности своей тащите в рот что ни попадя. Что, тупица, тоже земли хочешь? Больше и больше? Вот гляди, один не переварил. Накормили его землёй досыта! Говорили же вам: хоть в мор пасть захлопните, беды не оберёмся, нет же! Лопать и лопать! Лопать и лопать! Лопнете, ублюдочное племя!

На Длинноуса уже никто не смотрел, а чего на него смотреть — вон