снова тошнота, а на следующий день болит весь желудок и кишечник. Худеть, как будто перестал, но нервы ужасные, снова hyper-acidité. 8-го был наконец, на могилке… Не было болей, не устал, вечером ел хорошо, спал, а 9-го — опять — поел суп из зеленых (haricots verts)[210] — ночью тошнило. Му-ка моя! Вчера и сегодня — боли. Арина Родионовна будет 3 раза в неделю. Не поеду к M-me Boudo, a очень зовут. Очень нежны ко мне все — «очаровал», хоть я все куксился. Серов долбит одно — бром! бром! Ну, видишь, какая же тут поездка! Лежу, читаю. Ем с нынешнего дня только картофельное пюре, кисель молочный. Твое письмо от 5-го совсем усталое, без ласки… Не хлопочи, не пиши в Париж знакомой, — я ни от кого чужого никаких услуг не приму! Это меня смущает. У меня все есть, и мне нужно больше ходить, иначе я сгорю от дум тревожных.

Целую, твой Ванёк

Ты — в письме — какая-то… другая!

185

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

12. VIII.42 3 ч. дня

Светлая моя девочка, Ольгуночка… ах, чудесная ты какая! Сердце сладко томилось, когда читал, как ухаживала за больным другом вашим! Я сам себя обслуживаю, и поверь — достаточно, да и воли у меня хватает. Ты четко описала недуг: вот именно, _т_а_к_ и есть у меня. Но скучно же об этом… Удивилась «молодому барашку» в августе! Понятно, не апрельский, а полугодовой, и какой же вкусный! Не в барашке дело, а в перенасыщении _в_с_е_м. Это я за три сорта тортов поплатился. Estomac[211] мой здоровый, вполне, все переваривает. А вот «бунтует», скручивается порой. Ах, попробовал бы твои крокеточки! Пальчики бы твои все исцеловал… Но гюперасидитэ вызвана, главным образом, переутомлением и будораженьем нервной системы. Итог _в_с_е_г_о. Полагаю, что и ульсер[212] сказывается, а вовсе не «заснул». Сегодня начну инъекции ларистина, он укрепляет и дает толчок — оживленье клеткам. Курю раз в 2–3 ч. по одной трети папиросы. Боли в связи с волнениями. Я все тяжело переношу. Сегодня утром так захотелось писать!.. Я решил: сперва закончу «Лето Господне». Потом — Бог даст, «Пути». Олёночек, ласковая, нежка милая, как люблю тебя, о, как люблю! И что мы за горькие! И события, и недуги… — все мешает свидеться. Но я не теряю воли и надежды. Олюша, нет, я не определяю «дам» миллионами… — какая чушь! Я чту в тебе труд, я сам ставлю его превыше всего, после духовного в человеке. Я подивился и захмурился — с чего Оля смущается, зачем _г_о_т_о_в_и_т_с_я_ — перед нулями?! Слишком дорога мне твоя душка, вся ты… горжусь тобой, святой тебя почитаю, ми-лая… птичка моя нежная, я тебя _в_с_ю_ знаю… ты и не воображаешь, _к_а_к_ знаю тебя! Ты вошла в меня и во мне раскрылась, _в_с_я_ раскрылась. Ты не тревожься за меня, — прой-дет! Бог поможет. Мне же _н_а_д_о_ во Имя Его закончить назначенную Им мне путину. И я ее закончу на твоих глазах. Увидишь — вспомнишь Ваню… мы встретимся. — Не понимаю, _ч_е_м_ и как могу очаровать… а вот, два дня в поместьи, полубольной, кислая кукса… — и… правда, я чуть развлекся, говоря о родном… Вдруг на днях получаю письмецо: это скромная такая караимочка… — «Я так чувствую, что мне недостает Ваших таких бодрящих бесед… Вы даете мне столько светлых минут… и… если не рассердитесь, — крепко целую Вас!» Ну, ты понимаешь, в каком это смысле. Тут и тени нет темного, это «писатель-друг» я для нее. И потому так прямо. Да, да. Олюша… — _к_а_к_-бы я с тобой говорил..! Одна ты, одна ты для меня на свете, — и все мое — тебе, и ты — все мое. — Да, да, пиши еще, пиши, детка милая… как жду, так хочу твоего! — Знаю — меня хотят тащить опять в гости, но я не поеду. Хотя, знаю, на людях я забываю о недуге. Он _в_е_с_ь_ — от нервов. Сегодня ночью были острые боли… принял глинку — и полегчало. Днем почти нет болей. Теперь я на суровой диете. Рыбий жир..? Помню, лет 10 тому попробовал… и смертельные были боли! Мне нельзя жирного, нельзя и крепкого бульона, всего, что дает толчок «секрециям». — Я всем обеспечен. Ни-ни, не пиши знакомой даме в Париж, — я ни за что, я отмахнусь. Юля очень разбогатела, и все мне сделает, все, все… она и чужим раздает безоглядно. Я одинок ночами, я одинок — _б_е_з_ тебя! Но все же усилием воображения я привлекаю тебя. В болях я взываю к тебе. Господи, только бы закончить начатое! Олюнка, я писал тебе — ты удивительная, ты так чудесно поняла Анастасию, и твои силуэты див экрана — четки художественно! Да, ты права, никто не сможет дать этого образа, — дерзаю сказать — един-ственного в литературе, во всех литературах. Я дал _е_е_ почти без слов. Я дал Дух чистой женщины, мученицы. «Неупиваемая» бу-дет _ж_и_т_ь. «Чаша» _н_е_ для экрана, а для _с_е_р_д_ц_а, но ка-ко-го..! Для твоего, моего… — для _ч_у_т_к_и_х. Все матерьяльное снизит образ, упростит, огрубит. Жизнь _д_у_ш_и_ невыразима даже чутким словом. Ты понимаешь, конечно… — «синяя (голубая) коляска»?444 Ведь это же _Г_о_с_п_о_ж_а… шествует… не помянул я того, что _в_и_д_е_л_ внутри себя: коляска, синяя, голубая… — шестерней, конечно..! Это… как бы прообраз Ее. Так возили в Москве… прости, Господи!.. — Иверскую-Пречистую. Много для экрана, но и мало — в поэме! _Г_л_а_в_н_о_е_ не дастся. Ты… да, ты могла бы. Я вижу. И придет время… ты… — нет, не могу высказать. Ты и теперь могла бы дать ее. Тебе никогда не поздно. Но… _г_д_е?! — Оля… помнишь мое июньское письмо, прошлого года. Это ныне боль моя. И _э_т_о_ сплелось со всем во мне. Письмо твое — 4-го… — о, не проклинай его! Это мне — _с_в_е_т_ и му-ка… это такая «го-речь»… и такой _м_е_д! Ножки твои целую, светлая моя, неповторимая. — Ты о диете… В 23 г., при адских болях, (писал тебе) я пил маар[213] — это крепче коньяка, и закусывал… железной колбасой, копченой, трехлетней, «ослиной»! Безумие. И… писал «Солнце мертвых»!

Оля не писал о недомоганиях — не хотел тебя тревожить. Прости, родная. О духах спрашивал — не потому, что ждал «спасибо», о, нет… — а тревожился, получила ли. Должно быть ты эти не любишь? «Жасмина» не мог найти. Скажи, каких еще, что особенно любишь? хочу _в_с_е_ хоть маленькое принести к твоим ручкам, ножкам, ты ведь… _ц_а_р_и_ц_а_ моя… — Ольга, прочти