Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда она притихла, он уснул. Когда проснулся, она уже ушла.
Дом ещё спал. Стояло серое, тихое, туманное утро. По многолетней привычке Чёрный Коготок упражнялся на мечах с одним из своих людей. Они разминались, раздетые до пояса — и он, увидев движение на галерее, заметил, что женщина смотрит на него оттуда. Ему был приятен её взгляд.
После дня пути они остановились в городе, в чьём-то доме. Когда всё стихло, только дождь шумел за ставнями и где-то рядом громкие капли ударялись о воду, стекая с тростниковой крыши, женщина пришла к нему опять. В эту ночь она не плакала. С этой поры все ночи они проводили вместе.
В тот вечер, когда Чёрный Коготок подошёл к Шелковинке, чтобы отнять вино, в доме быков и телег случился другой разговор. Его начал Мараму. Он всё смотрел на Марифу и, дождавшись, когда она будет одна, подошёл.
— Мы обменялись, — сказал он и указал рукой на глиняную пчелу на её шее. — Мне сказали потом, что мужчины и женщины в этих землях меняются…
Марифа щёлкнула языком.
— Что, думал, мне так нужен муж, что я пошла на обман? — спросила она, и по голосу не выходило понять, гневалась или скрывала смех. — Ты глупец! Я велела тебе не снимать подвеску. Это была нить от меня к тебе. Я чуяла, что ты в беде — потом нить оборвалась. Ты глупец, если мог думать иное.
— Должно быть, и вправду глупец, — согласился он, опустив голову.
— Мы ещё не говорили с тобой, отчего ты засел в доме забав, когда я послала тебя в Фаникию. Потерял столько времени! Всё вышло бы иначе, если бы ты не медлил.
Мараму согласился и с этим.
— Ладно уж, — сказала Марифа, прищурившись. — Я видела, что нити сойдутся как надо, если их не дёргать. И всё равно я видела слишком мало, и этот узор плёлся во тьме! Вышло не так уж плохо, а?
Мараму кивнул.
— Жаль твоего брата, — сказал он.
— Лучше бы он умер в бою, — помрачнев, сказала Марифа. Взгляд её был теперь обращён к чему-то, что видела она одна. — Йова прервал свою жизнь. Станет негодной глиной, из которой Великий Гончар не будет лепить, пока не кончится прочая, да и найдёт ли он его там, на дне ущелья…
Она щёлкнула языком.
— Что же, он хотя бы не узнал, что это я стояла за Творцами. Уж этого он бы не пережил!
И, рассмеявшись хрипло, Марифа стянула с шеи два шнурка, две подвески в виде пчелы, и, взяв камень у стены, разбила их.
— Теперь мы точно не связаны. Всё, иди к своей женщине! Вон как она смотрит… Ей придётся трудно. Будет скучать по дому. Ничего, вы будете счастливы… Я вижу ваших детей. Иди, чего встал! Мы ещё увидимся, дважды, пока Великий Гончар не призовёт нас к себе. Ещё поговорим.
Вскоре после этого Поно решил, что надо бы примириться с музыкантом, раз уж он так дорог его сестре. На одном из привалов, пока разводили костры, он увязался за мужчинами к реке, повёл своего быка. И музыкант гнал своего, чёрного, с высокими рогами. Поно задумался, с чего бы начать беседу.
— И не стыдно было тебе бросать Нуру в беде? — спросил он, поравнявшись с музыкантом. — Ведь она только чудом спаслась, ей никто не помог! Что ты за мужчина после такого?
Он собирался сказать не это и тут же подумал с досадой, что главным советником станет, пожалуй, нескоро.
— Я служил Доброй Матери, — ответил музыкант. — Дал ей слово. Слово держит, как цепь.
— Так ведь и я ей служил, и ничего меня не держало!
— Ты послужил. Послужил и стал не нужен. Если бы зачем-то понадобился вновь, понял бы, каково это.
— Ха! — воскликнул Поно. — Что-то я не видел её рядом, когда ты крал у нас ножи…
— Я крал у вас ножи, — повторил музыкант задумчиво и как будто с насмешкой.
Поно решил, что о краже, пожалуй, сказал напрасно. Игральные кости, ножи и бусы, и серебро, и медь — всё это принадлежало не им с Фарухом. А серебро и медь они ещё и истратили.
— Ладно, — сказал он поспешно. — А вот тогда, в доме быков и телег, разве ты сидел не один? Она не держала тебя всё время! Или это она велела, чтобы ты мне помог?
Музыкант долго молчал. Уже и быки пришли на берег, и с неба опять начал срываться мелкий дождь, и ветер погнал волну.
— Так что? — спросил Поно, поёжившись.
— Я увидел смерть, — сказал музыкант. — Добрая Мать… она не так добра, как ты можешь думать. Ждала меня в условленном месте. Досадовала на задержку. Это было… неприятно. Я отгонял её песней, сколько мог.
Поно ощутил обиду.
— А, так её не заботила моя жизнь, — сказал он, отвернувшись, и поглядел на другой берег. Там, за тонкой завесой дождя, ветер клонил молодые деревья.
— Ведь она не человек, никогда не была человеком. Она — сила, и от тех, кто ей служил, тоже требовала силы. Ты присягнул ей не ради спасения жизни. Значит, о собственной жизни должен был заботиться сам.
— А ты почему мне помог?
— Ради Нуру. Оттого, что ты её брат, и оттого, что ты был свободен и мог ей помочь. Ещё потому, что эти двое шли за мной. Если бы я сразу нашёл в себе смелость, я покончил бы с ними давно. Они не причинили бы вам зла.
Дождь усилился, зашумел, потемнела речная вода, и шкуры быков потемнели. Поно теперь пожалел, что не взял накидку.
— Я думал, закончу дело, и она отпустит меня, — сказал музыкант. — Спешил. По-другому освободиться не мог. На пути Нуру я тоже видел смерть, но не знал, где она, не мог понять. Если бы знал, я бы тебя направил.
— Ладно, — сказал Поно. — Что ж, я благодарен, что ты мне помог.
— И я благодарен тебе. Там, во дворе, ты меня предупредил…
— Ох, да тебя бы и так не застали врасплох! Покажешь, как ты увернулся? Как тень, будто растаял и уже в двух шагах!
— Покажу, — пообещал музыкант. — Позже. Не здесь.
— А нож бросать