и стороны-то никакой не было после того, как Творцов забросали камнями! Я искала их сама, этих людей, что не боялись смерти. Нашей целью стало одно: найти детей и убить их. А время всё шло, и я теряла многих, и Великий Гончар всё не брал меня к себе. Потом, уверившись, что Творцы справятся и без меня, я отправилась к наместнику. Я очень хотела тебя отыскать и не видела иного пути. Я хотела, чтобы они все мне помогли — и люди, и твой народ.

— И ты рассказала им про источник? — спросил Сафир.

— И я рассказала. Разве они стали бы помогать иначе? Мне дали работников и свободу искать, не прячась — и я никого не нашла! Могилы опустели, хотя казались нетронутыми, а терпение наместника подходило к концу. Мастер сделал для меня две фигуры. Их зарыли, где я велела, а потом я тянула время — лгала, что пробудить вас непросто…

— Так это ты придумала, что нужна кровь?

— Ох, — с досадой сказала Добрая Мать. — Так вышло! Младших детей я не трогала, а вот бычья кровь… Старые привычки не изживёшь, особенно те, что срослись с твоей сутью. Меня заметили, вот и пришлось выдумать объяснение. Но я им велела никогда не брать людскую кровь. Никогда!

— И всё же это было сделано. Но в том лишь моя вина: я дважды мог вмешаться и дважды промолчал. Я не вступился за мальчика…

— Она помогла мне бежать, — сказал Поно, указывая на Добрую Мать. — Меня бы, пожалуй, убили, но она меня спасла!

— Был и ещё один человек, чужак с других берегов. Он стоял передо мной, стоило протянуть руку — но я не протянул, сказать слово — но я не сказал…

— Она спасла и меня, — весело сказал Мараму, и Сафир поднял взгляд и будто только теперь заметил и живых, и мёртвых, и белую арку под солнцем и дождём. — Она думала, твой народ сокрыт от такой, как она. Надеялась, тот, кто видит больше, отыщет их, если у него чистое сердце. Мы искали их.

Голос его погрустнел.

— Мы не нашли. Видно, мы никогда не узнаем, что случилось. Прости.

— Добрая Мать! — пробормотал Бахари. — Я и не думал… Думал всякое, но не это!

Он сидел на земле и слушал, подняв израненное лицо и тяжело и часто дыша.

— А! Не думал, что держал саму Добрую Мать в своём колодце? — усмехнулась старуха.

— Почему ты была в колодце? — спросил Сафир.

— Отчего бы и нет? Хорошее место, чтобы тебя дождаться. Я сделала всё, чтобы тебя привезли в Фаникию, и там бы сразу услышала о твоём прибытии. Ещё я сказала им, что нужно сокровище, чтобы пробудить каменных людей, и что оно надёжно спрятано — и не сказала, где.

Тут она спустила одежды с плеч и, повернувшись спиной, показала шрамы.

— Они меня спрашивали, видишь? Я молчала. Они думали, что держат меня взаперти, но я могла уйти, всегда могла. Чары помогли бы мне укрыться, но для этого пришлось бы отнимать чужие жизни, а я больше не хотела. А ещё, пожалуй, я всё это заслужила.

И, опять укутавшись, докончила негромко:

— Время пришло. Только, прошу, пойдём туда, на холм, к моим детям. Думаю, я так долго жила, только чтобы вернуть тебе дар. Не вижу, что ещё могло держать меня здесь столько времён.

Он поднялся. Они постояли, глядя друг на друга, а потом побрели, не отводя взглядов, и люди пошли за ними к плоской вершине.

Один из кочевников с сомнением поглядел на чашу, отбросил цветок концом меча и забросал его землёй, а чашу промыл и поставил на место. Дождь всё шёл и скоро опять наполнил её.

— Я не стану просить прощения за содеянное, — сказала Добрая Мать. — За это нет права просить прощения, как нет и надежды его получить. Теперь ты знаешь, как было, и знаешь, что я жалела, и что я исправила всё, как могла — ох, не очень-то хорошо это вышло. Но это ведь ты был вылеплен, чтобы созидать, а меня создали не для того. Тут я ничего не могла поделать. Просто дай мне покой, дай его, наконец — я так хочу покоя!

И тогда, протянув ладони, он впервые за много времён коснулся её рук, тронул глубокие шрамы, посмотрел с вопросом.

— Ох, я думала вырезать это золото! Знаешь, как оно жжёт? Да только мне его не достать.

Он провёл пальцами раз, другой — и нашёл конец золотой нити. Потянул её бережно, а потом, подняв руку, вернул золото туда, откуда оно было взято. Трещины тут же затянулись, и засияли узоры.

Он забрал и вторую нить, обвил ею свою руку, а сам всё не сводил глаз, и Добрая Мать вздохнула и улыбнулась.

— Теперь мне легко! — сказала она и опустилась на землю. — Что говорят на прощание? Я не сумела придумать.

Все смотрели на них — и никто не смотрел на Бахари, а он дополз, пробрался между ног, и, шаря руками, нащупал чашу — и поднял её, и выпил.

— Ты сказала, цветок ядовит! — воскликнул он затем. — Ты солгала?

Дождь усилился, зашумел — и воздух стал темнее; и на плоской широкой вершине соткался город, будто из тёмного серебра и дымчатого стекла. С каждым мигом он становился плотнее. Пролегла дорога, и по бокам её встали, качая ветвями, цветущие деревья, розовые и белые. Поднялся дым мастерских; раскинулись сады, и птицы в них запели на все голоса.

Тянулись к небу дома с круглыми крышами. Стены, и арки их, и колонны — всё покрывал искусный узор, а дождь теперь утихал, и небо становилось всё синее, и каменное кружево домов напитывалось синевой, пока не приобрело такой глубокий и небывалый цвет, какого не видел прежде никто из людей.

И на дорогу, ведущую к площади, где танцевал фонтан и струи его, как золотые цепи, стекали в бассейн, вышли шестеро. И седьмой, их давно потерянный брат, протянул к ним руки.

— О Сафир, — сказала, выходя вперёд, одна из женщин.

Золотые узоры горели на её груди и плечах, будто ожерелья из многих рядов, и белые камни вспыхивали в них цветными искрами, и такие же камни украшали её лоб. Золотом перевиты были жгуты её волос, что спускались на плечи. Золотое кружево покрывало руки от локтя и ноги от колена; и губы её, и ногти, и ладони были золотыми.

— Как долго ты шёл домой, о брат наш! Как долго мы ждали!

— Вы вернулись