Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сервилия покачала головой, а Брут пожал плечами. Он обратился мыслями к прошлому.
– Легионеры думали, что идут за ним. Они устали и обессилели от ран, но шли, веря, что Цезарь сам ведет их в последнюю, решающую атаку. А Юлий был в лихорадке и совершенно беспомощен. И я повел их – ведь я любил этого человека больше всех на свете. Мы всю жизнь провели вместе и повидали такое, что и не расскажешь. Мы вместе завоевывали страны, и, во имя богов, стоило видеть, какие мы разбивали армии. Хватило бы два раза заселить Рим – а мы легко проходили сквозь них.
– Тогда в чем же дело?
– Я не желаю больше посвящать свою жизнь человеку, который этого даже не понимает. Он показал, насколько меня ценит, когда отдал Рим Марку Антонию. – При этом воспоминании у Брута сжались кулаки. – Я мог бы стать чем-то бо́льшим, понимаешь? Если б он, например, погиб в Галлии – я бы оплакал друга, а потом занял его место и пошел бы собственным путем. Я бы смог, Сервилия. У нас с ним есть нечто, чего нет ни у кого в нашем немощном городе. Каждый из нас мог бы подняться над всеми, не зная равных. И вот, я служу ему. Цезарь посылает – и я иду, останавливает – я стою. Ты можешь представить, каково мне переносить такое?
Говоря, Брут ласково гладил Сервилию по волосам, но глаза его были холодны.
– Среди сверстников мне нет равных. Я мог бы править. Просто мне не повезло – я родился в Риме, где есть Юлий. Я терпел много лет. Я отдал свою жизнь ему, а он и не заметил этого.
Сервилия отстранилась от сына и покачала головой:
– Ты слишком горд, Брут. Даже для моего сына. Ты еще молод. Ты можешь стать великим и сохранить верность Юлию.
Кровь бросилась Бруту в лицо.
– Я рожден для большего! Живи я в иное время, я стал бы первым, понимаешь? Беда в том, что я живу в одно время с ним. – Брут горько усмехнулся. – Тебе не понять. Я выигрывал битвы, когда Юлий уже готовился признать поражение. Я водил воинов в такие бои, что с любым другим командиром они бы отступили. Я обучал для него военачальников, Сервилия! В Галлии есть места, где мои серебряные доспехи стали легендой. Не говори, что я слишком горд. Тебя там не было.
Глаза Брута сверкали от еле сдерживаемого гнева.
– С какой стати мне отдавать ему свои лучшие годы, подобно многим другим? Рений погиб, спасая его. Кабера загубил свое здоровье, потому что это требовалось Юлию. Тубрук погиб, защищая его жену. Они были прекрасные люди, но я не собираюсь последовать за ними, во всяком случае ради Цезаря. Я завоевал для него Галлию, пора остановиться. Хватит с него.
Брут невесело засмеялся, и мать вздрогнула.
– Может, я даже перейду на сторону Помпея. Думаю, он меня не отвергнет.
– Ты не предашь Юлия. – Глаза Сервилии потемнели от ужаса. – Нельзя так далеко заходить в своей гордыне.
Ей показалось, что сын сейчас ее ударит.
– Моя гордыня? Вот как ты это называешь? Впрочем, почему бы и нет? Где-то же на свете нужны хорошие римские полководцы? Быть может, я еще понадоблюсь Юлию, а тебе придется сказать ему, что я в Греции, в стане его врагов. И быть может, он поймет, чего лишился, когда лишился меня.
Брут оторвал от себя руки Сервилии и улыбнулся, увидев, какое разрушительное действие произвели слезы на накрашенное лицо. Такой возраст уже не скроешь. Возможно, он ее больше не увидит.
– Я твой сын, Сервилия, и я достаточно горд, чтобы не идти за ним.
Она заглянула ему в глаза и увидела там непреклонную решимость:
– Он убьет тебя, Брут!
– За кого ты меня принимаешь? Может, это я его убью.
Брут кивнул, показывая, что разговор окончен, поцеловал ее руку и вышел.
Оставшись одна, Сервилия медленно опустилась на кушетку. Руки дрожали, и, прежде чем позвонить в серебряный колокольчик, она крепко сжала кулаки. Влетела рабыня и пришла в полное смятение – утренние труды пошли прахом.
– Принеси масла и румяна, Талия. Нужно все исправить, пока он не пришел.
Брут ехал на своем испанском жеребце, стараясь держаться к западу, подальше от Форума. Ему не хотелось видеть тех, кого он собрался покинуть; когда сквозь охватившее его глухое отчаяние мелькнула мысль о подобной встрече, он заторопился.
Брут даже не замечал людей, которые едва успевали отскочить с дороги. Ему хотелось убраться подальше, доскакать до побережья, где можно купить рыбацкую лодку или любое другое судно.
Казалось, сам город, столь хорошо знакомый, насмехается над его желанием бежать. Каждая улица, каждый переулок вызывали прилив новых воспоминаний. Брут всегда был далек от простых горожан, но, оказывается, он помнил все – как кричат торговцы, как пахнут улицы и переулки, ведущие из центра города.
Суетливые горожане мельтешили взад-вперед по городу, двигаясь – пешие – с той же скоростью, что и Брут. Он плыл по течению толпы и, проезжая по торговым кварталам, ловил на себе взгляды уличных продавцов.
Он ехал и ехал знакомой дорогой и сам удивился, когда оказался у лавки Александрии.
Здесь тоже подстерегали скверные воспоминания. Шайки грабителей на улицах, бой с людьми Клодия, тяжелое ранение. Брут гордился тем, что ему выпало тогда защитить слабых, – думая об этом, полководец невольно расправил плечи.
Он уже собрался спешиться и тут увидел Александрию – она стояла на другой стороне улицы спиной к нему, но он узнал бы ее как угодно. Рука Брута вдруг словно примерзла к луке седла – к Александрии подошел мужчина и с ласковой небрежностью обнял ее за талию. Брут сжал губы и задумчиво покачал головой. Нет, он не сильно расстроился – его успела оглушить другая, более тяжелая потеря, – просто было немного больно: вот и еще что-то кончилось в его жизни. Александрия давно перестала писать, и все же Брут почему-то думал, что она его ждет; можно подумать – для нее не существует жизни без него. Из ближнего переулка на Брута пялился какой-то мальчишка.
– Иди-ка сюда, – позвал Брут, показывая серебряную монетку.
Оборванец тут же вышел – вперевалку, точно портовый грузчик, и Брут невольно вздрогнул – не человек, а скелет.
– Ты знаешь женщину, которая работает вон в той лавке? – спросил Брут.
Мальчишка быстро указал