– Мне жаль, что нормального здесь никогда не будет, даже наедине, даже за этими воротами нам всем запрещено быть людьми с живыми, бьющимися сердцами. Многих из вас я не знаю лично, но благодарна всем вам. Всем. Благодарна за то, что терпели меня и дали шанс жить дальше. Берегите себя, ребята, – громко произношу я. Они всё слышат, пусть это выглядит для них жалко, пусть в их глазах я слабая и никчёмная шлюха, но уйду с гордо поднятой головой и благодарностью, которую считаю заслуженной.

Сажусь в машину и пристёгиваюсь. Лазарро укладывает мой чемодан в багажник, а я кручу в руках паспорт и карточку. Как же всё неправильно.

Пока мы едем в аэропорт, Лазарро не произносит ни слова. Он не подаёт мне никаких знаков того, что готов обсудить со мной хотя бы что-то, а мне это необходимо. Последний штрих, который останется в моей памяти. Не знаю, увижу ли я его снова. Вряд ли. Я в это даже не верю. Не верю в то, что для меня так быстро всё закончилось. Для нас.

Мы входим в самолёт, Итан передаёт мне пустую сумочку и без слов проходит в хвост лайнера. Это заботливо. Так больно прощаться с ними. Ведь этот мир не мой, а они стали мне так близки.

Я сажусь на своё место, в котором провела много часов в различных эмоциях. Лазарро напротив. Это вызывает улыбку. Воспоминания наполняют мой разум: первый полёт с ним, поиск рассвета, злость, страх, гроза, решения, его тайные объятия. Как же много было всего, что останется у меня в памяти.

– Чему ты так улыбаешься, Белоснежка? Мне даже не по себе стало.

Открываю глаза и смотрю на Лазарро. Самолёт уже давно набрал высоту, и размеренный звук турбин – единственное, что звучит вокруг.

– Прошлому. Тебе. Себе. Рассветам. Закатам. Многому, – продолжая улыбаться, признаюсь я.

Он хмыкает и ёрзает в кресле.

– Тебе так понравилось?

– Да. Думаю, да. Это было довольно познавательно, – киваю я.

– Познавательно? Ты оскорбляешь все мои мучения рядом с тобой, Белоснежка.

– Оу, прости, но тебя полезно иногда ставить на место, Босс. Ты настолько обожаешь себя, что я до сих пор удивлена, как все зеркала в доме не треснули, – прыскаю от смеха.

– Треснуло другое, Белоснежка. Из-за тебя я столько мебели уничтожил. Я не говорю про машины и квартиры. Мне вновь придётся делать ремонт, – с укором говорит он.

– А я рада. Хотя бы немного понёс ущерб и будешь помнить меня при каждой покраске стен, – подмигиваю ему. Лазарро подавляет улыбку, прочищая горло.

– Ты уже морально подготовилась ко встрече с ними? Тебе нужна легенда, а я мастер в этом. Мог бы помочь…

– Заткнись, Лазарро. Смени тему, – кривлюсь я.

– Белоснежка…

– Нет. Я не хочу обсуждать это. Не сейчас. Лучше шути насчёт смерти. Ругайся, размахивай пистолетом, но не заставляй меня уже сейчас прощаться с тобой, – резко перебиваю его и мотаю головой. Отворачиваюсь к иллюминатору.

– Объясни мне, – неожиданно для нас обоих прошу и снова смотрю ему в глаза. – Объясни мне, что со мной было. Тот момент жизни, когда мне было всё равно. Это, правда, было? Я сходила с ума? Я видела твоего отца в своём лице и боялась саму себя? Боялась, что убью тебя. Столько ужасных мыслей перед смертью. Что со мной было, Лазарро? Ты же знаешь, да?

Он сжимает губы в одну линию и складывает руки, лежащие на столе, в замок.

– Ты тоже знаешь ответ, Белоснежка. Ты уже переживала подобное. Чистота разума. Обновление. Сравни. Всё это имеет один ответ, – приглушённо отвечает Лазарро.

– Боль? Ты говоришь о боли? – спрашиваю, и Лазарро медленно кивает мне.

– Но… подожди, ты меня не бил, и я не могла её ощутить, – шепчу.

– Белоснежка, сама суть боли не в физической силе. Она в голове. Просто физически её можно быстрее возбудить и вытащить наружу. Боль бывает ещё и моральной. То есть душевной болью. Не важно, как она появилась, но когда ты достигаешь её пика, то симптомы становятся похожи. Особенно быстро она проявляется у тех людей, кто уже был с ней знаком. И вот в этот период твой разум начинает очищаться. Он вытаскивает наружу все твои воспоминания, и ты примеряешь их на себя. Поэтому тебе казалось, что ты стала похожей на отца. Так же это вызвало у тебя апатию и безразличие ко всему, к себе особенно. Боль вытесняет твою личность. Она её меняет, и тогда ты видишь и замечаешь больше. Ты улавливаешь больше, чем раньше. Иногда это может быть странным, но именно боль помогает тебе стать чувствительней ко всему вокруг. Но пока она очищает тебя, ты ничего не ощущаешь. У тебя исчезает инстинкт самосохранения. Ты останавливаешься, пока боль работает за тебя. Она притупляет твой разум.

– То есть… я испытывала её настолько долго, что не смогла заранее вспомнить того, что нельзя брать у чужих людей стаканы? Не смогла угадать в Сайрусе работорговца? – хмурясь, спрашиваю его.

– Ты бы и так не смогла, потому что никогда не видела его. Только голос слышала. Но если бы ты пережила пик боли, тогда бы увидела в нём что-то другое. У тебя закрались бы подозрения или что-то подобное. Ты бы… – Лазарро потирает переносицу и тяжело вздыхает.

– Хорошо. Если бы ты умела ускорять поток боли и чаще бы её испытывала раньше, то умела бы замечать нюансы. Время. Отсутствие людей. Запахи. Ощущения. Холод…

– Как ты, – догадываюсь я. – Но… но ты же не испытывал боль. Тебя никто не бил, и ты… Лазарро, ты пережил душевную боль? Почему?

– Итан помог. Ты слышала, не притворяйся дурой, тебе не идёт. Моя Белоснежка не глупая идиотка, – кривится Лазарро.

Обескураженно откидываюсь в кресле. Выходит, он испытал пик боли от слов Итана и сравнения меня с его матерью.

– Ты думал, что я готова к смерти и решусь на неё?

– А разве всё было не так? Именно так и было. Я смотрел записи с камер видеонаблюдения и слышал ваш разговор. Ты готовилась к смерти. Ты подсознательно тоже знала, что она тебя ждёт, и не смогла угадать, как защитить себя, Белоснежка. Ты…

– Ты что? Ты слышал наш разговор? – ужасаюсь я. Нет… нет… быть такого не может, я же призналась, что влюблена в него. Он не должен знать об этом.

– Конечно. Мне нужно было разобраться в тебе. Я слышал то, что не стёр Итан. Он подготовился, сукин сын. Он что-то скрыл от меня. Что-то, что очень важное, и я узнаю об этом, – прищуривается Лазарро.

Слава Богу. Господи, спасибо. Этого ещё не хватало. Хотя я могла бы тогда понять поведение Лазарро по отношению к себе, но сейчас снова не могу найти причины.

– Ты испытала боль. Это началось, предполагаю, ещё в банке. Именно там. Это я тоже хочу знать. Что там было с тобой? – требовательно спрашивает он, понизив голос.

– Боль. Да, боль от того, что ты… смотришь на эти фотографии и хочешь меня поиметь. Изнасиловать. Наверное, это причинило огромную боль и разочарование…

– Я не некрофил, – фыркает Лазарро.