Ранним утром мы прибыли на место. У вертолётной площадки нас встречала целая делегация из охотников – московских и смоленских – все какие‑то притихшие, сконфуженные и нервные. Видимо, предвкушали серьёзную взбучку.

– Простите, виноваты, – сказал мне тот самый комендант, который вчера «поймал» Цепеша. – Не досмотрели.

– Показывайте уже, что стряслось.

– Вот, полюбуйтесь, – с этими словами охотник открыл передо мной дверь в камеру Р‑11 и пропустил вперёд.

Внутри было темно. Свет погашен, и включать его я пока не торопился, осматриваясь постепенно. Первое, что бросилось в глаза – отключённая капельница валялась на полу поперёк комнаты. Мне пришлось перешагнуть через неё, чтобы ступить за порог. Широкая колба с раствором серебра разбилась от падения, и содержимое всё растеклось по полу. Я брезгливо сморщился, стараясь не наступить на лужу.

– А сирена при отключении капельницы срабатывала?

– Да. Но мы решили, что сигнал шёл из зелёного сектора, там ведь… – говоривший вдруг прервался, и я понял почему. Про побег Штефана‑то они тоже мне пока не сообщили.

– Ну, смелее.

– Этот целитель из Б‑18, которого мы должны были ликвидировать, тоже отсоединил капельницу и сбежал.

– Вас нельзя и на сутки отставить, – пожурил охотников я. – Пока меня тут не было, один убежал, а второй покончил с собой…

Впрочем, с последним ещё предстоит разобраться. Я, наконец, решился щёлкнуть выключателем, и всё вокруг залилось ярким светом.

Эмиль был здесь. Стоял посреди своей камеры, выпрямив спину и гордо расправив плечи. Подбородок приподнят. Взгляд устремлён куда‑то вдаль. Левую руку он прижал к груди – в том месте, где у него раньше был кристалл, а правую вытянул перед собой в недвусмысленном жесте. Все пальцы, кроме одного, были сжаты в кулак, и только средний – оттопырен.

Мне бы хотелось попросить его выбрать жест поприличнее, но едва ли это теперь подействовало бы. Вряд ли его вообще сейчас получится сдвинуть с места. Всё тело алхимика переливалось в свете ламп желтоватыми бликами – оно было отлито из чистого золота. Этот тип превратил сам себя в металлическую статую.

Охотники, переминавшиеся с ноги на ногу за моей спиной, не знали, смеяться им или плакать. Я, честно говоря, тоже не знал. Вот так дела!..

В следующую секунду меня стали мучить подозрения. А что если он не умер? Вдруг прикидывается? Подождёт, пока все оставят его в покое, а потом оживёт. Кто их там разберёт, этих алхимиков – умеют ли они превращаться обратно…

– Давно он так стоит?

– С ночи.

– Не шевелится, не дышит? Не моргает?

– Нет. Следим за ним непрерывно. Не двигается.

– Палату осматривали?

В ответ ребята только развели руками. Ну да, им было не до этого, они же до утра всё думали, как преподнести Касперу свежие новости вместо того, чтобы включить логику и разобраться с происходящим.

Подойдя к кровати, я перетряхнул подушку и одеяло. На пол упало золотое кольцо с гранатом и, прокатившись вдоль комнаты, остановилось и шлёпнулось на бок прямо в центре серебряной лужи. Потом я приблизился к столу. Стол был чист, в выдвижном ящике пусто. Разве что, несколько едва заметных маленьких пятен крови как будто капнули откуда‑то сверху на край столешницы. Я перевёл взгляд на стену над столом, и замер.

– Он не просил ручку и бумагу?

– Просил. Несколько раз.

– Не дали, конечно же?

– Нет. В красном секторе не положено.

– Однако он нашёл выход, – я указал рукой на облупившуюся стену. Охотники, наконец, решились войти в камеру следом за мной и столпились вокруг.

Судя по всему, он порезал себя серебряной иглой от капельницы и ей же, макая кончик в кровь как перо, написал свою предсмертную записку. Буро‑коричневые буквы расплылись на потрескавшейся, местами отвалившейся серой краске стены, тонкие струйки то тут, то там стекали вниз, но текст всё же угадывался. Я почти без труда прочёл:

«Тысячелетиями люди винили Бога в том, что с ними происходило. В трудный час они поднимали лица к небу и с негодованием кричали, глядя в его голубые глаза. Они хотели знать, за что он дал им тело, подвластное печалям и болезням, и почему обрёк на смерть в тяжких муках. И спустя много веков молчания Бог, наконец, ответил. Он молвил, что грусть, боль и смерть – это самые ценные его подарки человеку. А чтобы наглядно подтвердить свои слова, создал нас, вампиров. Тварей, недостойных вечного покоя и обречённых на нескончаемые страдания.

Вы можете завидовать нам, а можете ненавидеть нас, что в сущности одно и то же. Но не пытайтесь стать такими же. Вы не готовы. И не будете готовы никогда».

А ниже:

«P.S. В моём рождении и моей смерти прошу винить мою матушку, от которой я унаследовал этот проклятый дар».

Достав телефон, я сделал фотографию стены. Потом запечатлел самого Эмиля, замершего в столь вызывающей позе. Почти что памятник Маяковскому – только пошёл чуть дальше поэта и открыто показал миру «фак». Сразу видно, тут приложила руку креативная личность.

Фотографии я отправил в вампирский чат, из которого меня, почему‑то, до сих пор не исключили. И следом дописал: «Как думаете, он правда умер или притворяется?»

«Рыжик, ты мерзавец», – пришёл мне чуть погодя ответ от