– Возлюбленный друг и брат мой, – сказал тогда Алауда, – вкусно ты вкушал у нас бобы. Но не без вкуса разжевал ты нам и слово Христово. Насыщая тело, еще лучше мы насытили сердце. Если же оно голодное, суетна есть самая сладкая пища. Прошу же еще покушать репы после капусты и после бобов. Увенчает же трапезу нашу ячменная с маслом кутья.

В конце трапезы начал пироначальник пришучивать, а гости смеяться. Адоний, пособляя брату, забавно повествовал, каким образом древле Божия дева – истина – первый раз пришла к ним в Украину: так называется страна их. Первыми-де встретили ее близ дома своего старик Маной и жена его Каска. Маной, узрев, вопросил с суровым лицом:

– Какое имя твое, о жена?

– Имя мое есть Астрая[281], – отвечала дева.

– Кто ты, откуда и почто здесь пришла?

– Возненавидев злобу мирскую, пришла к вам водвориться, услышав, что в стране вашей царствует благочестие и дружба.

Дева же была в убогом одеянии, препоясана, волосы в пучке, а в руках жезл.

– А, а! Нет здесь пребывального города, – воскликнул с гневом старец, – сия страна не прибежище блудностям. Вид твой и одеяние обличают в тебе блудницу.

Дева сему смеялась, а старик возгорелся. Увидев же, что Каска вынесла навстречу чистый хлеб на деревянном блюде во знамение странноприимства, совсем взбесился:

– Что ты делаешь, безумная в женах? Не ведая, какого духа есть странница сия, спешишь странноприятствовать. Воззри на вид и на одеяние ее и проснись!

Каска рассмеялась и молчала. Дева же сказала: «Так не похвали человека в красоте его, и не будь тебе мерзок человек видением своим»[282]. После сих Божиих слов старик несколько усомнился. Нечаянно же узрев на главе ее венец лучезарный и божества светом воссиявшие очи, вельми удивился. Паче же ужаснулся тогда, когда дивный дух, превосходящий фимиамы, крыны[283] и розы, вышедший из уст девичьих, коснулся обоняния его и усладил несказанно. Тогда Маной отскочил вспять, поклонился до земли и, лежа ниц, сказал: «Госпожа! Если обрел благодать пред тобою, не минуй меня, раба твоего…» Старица, оставив лежащего старца, повела деву в горницу, омыла ей по обычаю ноги и маслом голову помазала. Тогда вся горница божественного исполнилась благоухания. Маной, вскочив в горницу, лобызал ей руки. Хотел лобызать и ноги, но дева не допустила. «Единую имею гуску, – закричал старик, – и тую для тебя на обед зарежу». Дева, смотря в окно, усмехалась, видя, что старина – господарь и господарка новою формою ловят гуску. Они бегали, шатались, падали и ссорились. Деве смешным показалось, что старик преткнулся о старуху и покатился.

– Что ты? Ты выстарел ум что ли?

– А у тебя его и не бывало, – сказал, вставая, старик.

Гостья, выскочив из горницы, сказала, что я прочь иду, если не оставите гуски в покое. На сем договоре вошли все в горницу. Вместо обещанной гуски в саду, в простой беседке, приняли и чествовали небесную гостью и божественную странницу яичницею и ячменною с маслом кутьею. От того времени, даже доселе, ячменная кутья в нашей стороне есть в обычае.

В сем месте встали из-за стола все гости. Алауда же благодарил Бога так: «Очи всех на тебя уповают, и ты даешь им пищу в благое время. Богатая десница твоя в сытость и нас убогих твоих исполняет твоего благоволения, Христос-Бог. Будь благословен с отцом твоим и святым духом вовеки!» Гости все восшумели: «Аминь!»

Адоний продолжал повесть, что Астрая в стране их жила уединенно, Маноя и Каску паче прочих любила, посещала и шутила, пока переселилась в небесные обители. Алауда пить и петь побуждал. Он наполнил стаканище крепкого меда. «Да царствует Астрая! Да процветает дружба! Да увядает вражда!» Сие возгласив, испразднил стакан. Прочие последовали. Они пили крепкий мед, хмельное пиво и питие, или сикеру[284], называемую в Малороссии головичник, дети же – воду и квас. Из гостей большая часть была сродна к пению. Адоний разделил певцов на два крыла, или хоры, – на хор вопросный и на хор ответный, придав к обоим по нескольку свирельщиков. Они сперва раздельно, потом пели, хор совокупивши. Песнь была такова:

Хоры поют совокупно: