уже была на месте, сопровождаемая подругой, мадемуазель де Ля Мотт, и своей горничной. Через некоторое время Адриенна увидела маленького горбатого священника, молодого, но совсем непривлекательного, который после знака признательности сказал, что «с ней хотят сыграть игру, которая для нее невыгодна». И так как она ответила, что не знает другого врага, кроме герцогини Буйонской, аббат в ужасе посмотрел на нее и попросил назначить ему другую встречу в менее оживленном месте.

— В таком случае, приходите ко мне домой! Вы не найдете более укромного места.

К ее удивлению, ибо она не очень верила в происходящее, он согласился: сказал, что придет завтра в семь часов вечера...

Едва вернувшись, Адриенна послала к графу Саксонскому слугу с коротким письмом, и тот примчался вместе с ним, заметно взволнованный:

— Вы не будете принимать его одна. Я хочу быть там, и будет лучше, если вы спрячете меня, чтобы я мог все видеть и слышать.

В назначенное время аббат Муре — так его звали — прибыл и представился художником.

— В настоящее время я работаю над портретом герцогини Буйонской, которая знает меня в течение долгого времени. Тем не менее на нашем последнем сеансе позирования она приказала мне проникнуть к вам якобы по рекомендации вашей подруги, чтобы сделать и ваше изображение. Она добавила, что мне будет легко подсунуть вам зелье, лишенное вкуса и предназначенное для того, чтобы отвлечь ваши сердце и разум от любви, которая так больно ранит герцогиню...

— Зелье? Мне? И вы согласились? Вы же священник?

— О, разумеется, я отказался. Тогда мадам вызвала к себе двух мужчин с ужасными физиономиями, и они припугнули меня страшной смертью, если я этого не сделаю. Естественно, я вынужден был согласиться... Я не очень смелый, и у меня нет особого призвания к мученичеству. Мне теперь нужно идти на террасу Фейанов, чтобы получить от них какие-то пилюли, но они клянутся, что это не яд...

— Все это кажется мне слишком сложным. Почему они не дали их вам?

— Признаюсь, я тоже этого не понимаю, но сейчас я здесь! И я очень боюсь!

— Это легко понять. Я думаю, что будет лучше, если вы пойдете на встречу...

— И принесете эту гадость сюда! — сказал Мориц, неожиданно выходя из своего укрытия. При виде его аббат Муре вскрикнул от испуга:

— Господин граф Саксонский! Боже мой, я пропал!

— Так и произойдет, если вы не сделаете того, что вам сказали. Но вы уверены, что эти пилюли точно предназначены для мадемуазель Лекуврёр?

— Да... Да.

— Ну, это же здорово! Вы меня не видели, вот и все! Мадам де Буйон предусмотрела для вас... стратегическое отступление, как только вы «уговорите» мадемуазель Лекуврёр проглотить эти пилюли?

— Да... Меня должна подхватить почтовая карета и увезти к границе. С деньгами, конечно!

— Так не будем менять программу! Идите получать лекарство, а завтра приходите сюда в течение дня для сеанса позирования, а потом зовите вашу карету и убирайтесь! Остальное касается только меня!

— Вы так думаете?

— Совершенно верно. И не смейте отклоняться от линии, что я вам начертал, так как в противном случае вы будете иметь дело со мной, и где бы вы ни находились, я непременно найду вас!

На следующий день священник принес с собой небольшой флакон с десятком пилюль, а затем исчез без малейшей мысли о возвращении. Мориц тут же посадил Адриенну в карету и отвез ее к генерал-лейтенанту полиции, которым тогда был господин Эро де Фонтен. Тот принял пару очень вежливо, взял флакон и заявил, что отдаст его аптекарю Жоффруа, который всегда сотрудничал с полицией в случаях, связанных с ядами.

Специалист вынес половинчатый вердикт: некоторые пилюли показались ему сомнительными, но, по сути, он ничего не мог утверждать наверняка. На самом деле Эро и его аптекарь не имели ни малейшего желания начинать дело против могущественного клана герцога Буйонского. К сожалению, времена господина де Ля Рейни, шефа парижской полиции времен Людовика XIV, который не боялся заходить так далеко, как требовалось, уже прошли. Тем не менее... собака, проглотившая зелье, предназначенное Адриенне, умерла. А это совершенно определенно подтверждало то, что в отношении Адриенны была предпринята «атака» и что герцогиня, несомненно, желает ее смерти. С этого момента Мориц разорвал с ней все отношения. И это было сделано вовсе не для того, чтобы утихомирить ревность мадам де Буйон. А еще меньше способствовал этому инцидент, произошедший 10 ноября в «Комеди Франсэз».

В тот вечер мадемуазель Лекуврёр, которой немного нездоровилось, вновь исполняла любимую роль Федры. Зал был переполнен. В полнейшей тишине все слушали прекрасные стихи Расина. Никогда еще актриса не выглядела так завораживающе. Даже Мориц Саксонский, знавший пьесу почти наизусть, попал под ее чары. Это был момент настоящей и чистой красоты...

Вдруг у себя в ложе с шумом появилась герцогиня Буйонская, окруженная друзьями. И появилась она в самый неподходящий момент — как для публики, так и для себя самой. Расин преподал ей урок, который она заслуживала: Федра подошла к краю сцены, протянула руку в сторону своей соперницы и крикнула:

Мое предательство. Нет, я не так бесчестна,

Как те искусницы, что, ловко скрыв свой грех,

Глядят с невинностью бестрепетной на всех.

Скандал был невероятный, но зрители аплодировали, как безумные. Герцогиня же замерла. Ее лицо стало бледным, что было заметно даже сквозь обильные румяна, а представление закончилось с триумфом. Но через несколько дней герцогиня подослала своих слуг освистать Адриенну в «Андронике», а герцог потребовал извинений от управляющего театром. Это была самая настоящая война, которую Адриенна не в силах была продолжать более. В самом деле, ее здоровье, пошатнувшееся в течение последнего времени, ухудшалось день ото дня... Она страдала от какой-то болезни, против которой врачи оказались бессильны, а это, в свою очередь, породило темные слухи. Люди тайно заговорили об отравленном букете цветов... Сильно обеспокоенный, Мориц старался не оставлять Адриенну одну, оказывая ей всяческую помощь, на какую он только был способен. Верный д'Аржанталь тоже был рядом, но он не решался бросить в лицо Морица обвинение в ответственности за состояние Адриенны. Только совместная формальная защита молодой женщины предотвращала их дуэль.

15 марта 1730 года, несмотря на слабость, актриса захотела выйти на сцену и сыграть Иокасту в «Эдипе» Вольтера. Но она чувствовала себя так плохо, что ей пришлось раз двадцать уходить со сцены, чтобы прийти в