революционные вспышки, одними словами и либеральными мерами все более распространявшейся смуты не остановить, что для этого надо применить иные, механические, способы воздействия. Сотрудничество Дурново при этих условиях представлялось ему незаменимым, и он, скрепя сердце, счел себя вынужденным исполнить данног ему, Дурново, обещание, Урусова же уговорить на занятие должности товарища министра.

Так обстояло дело ко времени приезда в Петербург упомянутых приглашенных Витте общественных деятелей.

Всемерно желая вовлечь последних в свой кабинет, он сделал тогда вторую попытку сохранить Дурново на должности товарища министра, вследствие чего и тянул переговоры с Гучковым и Шиповым, надеясь за это время устранить причину, препятствующую принятию ими предложенных им портфелей.

Избранный для этого Витте способ был весьма простой, а именно он формально представил Дурново государю в качестве своего кандидата на должность министра внутренних дел, но при этом так его охарактеризовал, что государь на это назначение не согласился. Таким образом, Витте мог сказать Дурново, что свое обещание он исполнил, но получить согласие государя ему не удалось. Одновременно он мог рассчитывать, что Дурново предпочтет остаться на должности товарища министра, нежели вновь уйти в Сенат, так как при таких условиях даже на назначение членом Государственного совета он не мог рассчитывать.

Однако провести Дурново было не так легко. Он сразу понял, что отказ государя был ему подсказан самим Витте.

Мне случилось видеть Дурново почти тотчас после получения им от Витте записки, извещающей его о решении государя. Он был положительно в ярости. Как зверь в клетке бегал он по своему кабинету, повторяя десятки раз те же слова: «Я ему покажу! Нет, я ему покажу!» И он действительно ему показал.

Что именно Дурново сказал Витте, чем он ему пригрозил, я в точности не знаю, но было оно, во всяком случае, в связи с какими-то не то документами, не то перлюстрированными письмами самого Витте, которые, будучи представлены государю, могли его окончательно погубить в глазах Николая II. Словом, так или иначе, но Витте окончательно сдался, и притом настолько, что, получив вторичный отказ государя назначить Дурново, счел себя вынужденным «всеподданнейше» доложить, что без привлечения Дурново к руководству всем имперским полицейско-административным аппаратом он не может ручаться за охранение существующего строя от революционного натиска. Резолюция государя была лаконична:

«Хорошо, только ненадолго».

Дурново был назначен, однако, не министром, а лишь управляющим министерством[505].

Получив в качестве руководителя внутренней политики ненавистного для общественности и строптивого по отношению к себе Дурново, Витте вынужден был одновременно отказаться и от участия Кони в качестве министра юстиции в своем кабинете и оставить уже занимавшего в то время эту должность С.С.Манухина, заменив его, однако, месяца через полтора Акимовым. Чем был обусловлен этот выбор, я не знаю, однако я охотно допускаю, что и это назначение состоялось не без давления со стороны Дурново, который, как известно, был женат на сестре Акимова и состоял с ним в весьма дружеских отношениях.

Потерпев неудачу с указанными назначениями, тем более тщательно принялся Витте подбирать себе остальных сотрудников из числа лиц, вполне ему послушных. Стремление его в этом отношении тем более понятно, что выбор министров военного, морского и императорского двора ему не был предоставлен. Министров этих избирал сам государь, причем в кабинете Витте на этих постах остались те же лица, которые их занимали до преобразования Комитета министров в Совет министров, имевший быть в принципе однородным и подчиняющимся в общих вопросах указаниям своего председателя.

Естественно, что при таких условиях выбор Витте в первую очередь пал на его бывших сотрудников по Министерству финансов, издавна привыкших более или менее слепо следовать его директивам. Такими лицами были И.П.Шипов, назначенный им министром финансов, Н.Н.Кутлер, получивший портфель главноуправляющего землеустройством (в котором в мае 1905 г. был переименован министром земледелия) и кн.А.Д.Оболенский, пожалованный им в обер-прокуроры Св. синода.

В полном послушании последнего Витте, однако, ошибся. Правда, что в конечном результате Оболенский подчинялся решениям Витте, но предварительно, при обсуждении почти каждого вопроса, излагал какие-то своеобразные, никогда точно не оформленные и в общем поражающие парадоксальностью и дилетантизмом, туманные мысли. Речи этого человека с тремя петухами в голове, как о нем образно и метко выразился Победоносцев, узнав, что он является его заместителем, лишь бесплодно затягивали суждения Совета, который, впрочем, довольно скоро перестал обращать на них внимание, не давая себе даже труда их оспаривать.

В конечном выводе кабинет Витте разделился на три довольно резко очерченные части. Первая из них состояла из определенных клевретов Витте, не решавшихся даже ему возражать. К ней принадлежали Шипов, Кутлер и Немешаев, назначенный Витте министром путей сообщения из управляющих Юго-Западными железными дорогами. Железнодорожное дело Немешаев, быть может, и знал, но государственным разумом он не обладал вовсе, а был типичным выразителем обывательских взглядов. Поименованные лица в сущности фактически не были членами Совета министров, а как бы специалистами, заведовавшими определенными техническими отраслями управления, к общей государственной политике непричастными.

Вторую часть Совета составляли лица, стремившиеся выказать свою самостоятельность и в порядке управления своими ведомствами проводившие более или менее свои личные взгляды и свою политику, однако в Совете министров в конечном счете все же неизменно примыкавшие к мнению Витте. Это были И.И.Толстой — министр народного просвещения,

В.И.Тимирязев — министр промышленности и торговли, Д.А.Философов — государственный контролер, гр. В.Н.Ламздорф — министр иностранных дел. Последний, впрочем, посещал заседания Совета весьма редко, а когда в нем присутствовал, то решительно ни единого слова не произносил. Личность эта была, насколько я мог в этом удостовериться, бесцветная и, во всяком случае, вне вопросов внешней политики ничем не интересовавшаяся и едва ли имевшая смутное понятие о внутреннем положении страны, ее нуждах и вопросах, ее волновавших.

Прямую противоположность между собою представляли первые два из поименованных мною лиц. Гр. Толстой был идеалист и теоретик, но, будучи человеком безусловно во всех отношениях чистым и преисполненным лучших намерений[506], умом не отличался, а в порученном ему деле мало что смыслил и относился к нему с сентиментальным дилетантизмом. Наоборот, Тимирязев был практик и материалист. Вопросы промышленности и торговли ему были хорошо известны, но преследовал он в то время лишь одну вполне определенную цель, а именно завязать тесные связи в промышленном и сплетенном с ним финансовом мире, с тем чтобы во благовремении самому перейти в ряды банковых воротил, на возможно больший оклад содержания. Впоследствии это удалось ему в полной мере: став председателем совета Русского для внешней торговли банка, он получал до самой революции несколько сот