в правящий класс и сами станут у власти. Испытывая поэтому огромную радость, они выражали ее сдержанно, отмечая, где только можно, что манифест можно приветствовать лишь как первый шаг на пути превращения самодержавной России в строго конституционную монархию, главным же образом как орудие для достижения дальнейших целей.

Таким образом, одна лишь умеренно либеральная часть общественности громко и безоговорочно выражала свою радость, видя в манифесте осуществление ее пожеланий в полной мере.

Однако среди всех представителей этих различно настроенных слоев населения было одно лицо, которое несомненно радовалось больше всех, — это был гр. С.Ю.Витте.

Возвращаясь 17 октября из Петергофа с подписанным манифестом и утвержденным всеподданнейшим докладом, Витте торжествовал.

Совершенно не оценивая ни настроение низших слоев населения, стремившихся не к политическим правам, а к определенным материальным благам, ни сущности вожделений радикальных кругов либеральной общественности, Витте не только радовался возвращению к огромной власти и кипучей деятельности, он уже воображал себя кумиром России и был совершенно уверен, что состоявшиеся государственные акты сразу внесут успокоение в страну и даже прекратят подпольную работу революционных сил. Огромной принятой на себя перед страной ответственности он, по-видимому, вовсе не сознавал.

Все свои мысли Витте направил вследствие этого к скорейшему осуществлению содержащихся в манифесте и докладе положений, в том числе к немедленному изменению избирательного закона, желая тем внушить общественности уверенность, что изданные акты заключают не пустые слова, а твердое решение олицетворяемой им власти немедленного, в полной мере, проведения их в жизнь. Выражается это настроение Витте в том, что он немедленно по приезде в Петербург передает эти акты для их оглашения в «Правительственном вестнике», совершенно забывая, что кроме Петербурга имеется еще вся обширная и весьма возбужденно настроенная страна; так уже при самом приступе к руководству всей правительственной политикой Витте обнаруживает полнейшее отсутствие административного опыта и даже государственного чутья. Ему в голову не приходит, что самая элементарная предусмотрительность требует, чтобы о состоявшемся государственном преобразовании местная администрация была осведомлена хотя бы несколько ранее обывателей и чтобы ей были преподаны указания о порядке оглашения царского манифеста и предписаны меры, направленные к предупреждению возникновения на почве этого оглашения беспорядков.

Впрочем, надо сказать, что иллюзии эти разделяют с Витте и представители администрации. Так, Д.Ф.Трепов, извещенный Витте по телефону о состоявшемся манифесте, приходит в восторг и говорит находящемуся у него в это время начальнику петербургского охранного отделения Герасимову: «Вся страна будет завтра праздновать великий патриотический национальный праздник нарождения новой, свободной России». Столичный градоначальник В.А.Дедюлин собирает у себя вечером 17 октября высших чинов полиции, читает им манифест, целует его и приступает затем к обсуждению не столько способа охранения спокойствия в городе, сколько порядка оглашения манифеста, причем даже высказывается мысль об объявлении его посредством особых герольдов.

С своей стороны Витте, тотчас по возвращении в столицу, вызывает к себе Крыжановского в качестве составителя булыгинского проекта положения о выборах в Государственную думу и вступает с ним в продолжительную, затянувшуюся до поздней ночи беседу на тему о возможных способах изменения этого положения в соответствии с указаниями последовавшего Манифеста.

Следующей заботой Витте является скорейшее осуществление бурно предъявляемого в те дни возбужденной общественностью требования об амнистии лиц, подвергшихся наказаниям за политические правонарушения. Изготовление указа по этому предмету он поручает Министерству юстиции, по соглашению с Министерством внутренних дел, номинально все еще имеющим во главе Булыгина — Трепова, но фактически никем не руководимым. Сопровождает Витте это поручение указанием о включении в число амнистированных возможно большего числа категорий политических правонарушителей. Ближайшей его заботой является затем, естественно, подбор личного состава своего министерства. Стремится он одновременно войти в ближайшую связь с различными кругами общественности. В эти первые дни он продолжает еще действовать под убеждением, что акты 17 октября привлекли к нему симпатии большинства общественности. В этом убеждении его поддерживают те, правда немногочисленные, приветствия, которые обращают к государю некоторые общественные установления. Так, Петербургская городская дума в телеграмме, посланной Николаю II, довольно развязным тоном восклицает: «Ура! Царю свободного народа». С более корректным приветствием обращается к государю московское биржевое собрание, в нем оно свидетельствует о своей «прежней преданности монарху». Но в особенности искажает в представлении Витте степень удовлетворенности общественности оглашенными актами то множество приветствий, которое получается им лично, хотя исходят они в подавляющем большинстве не от каких-либо учреждений или корпораций, а от отдельных лиц.

Не нарушает его настроения и многолюдная манифестация, собравшаяся 18 октября у Казанского собора, хотя она и сопровождалась несением красных флагов и плакатов с надписью «Требуем Учредительного собрания». При каждой манифестации толпа имеет отряд революционного Красного Креста, снабженный перевязочными средствами и состоящий из врачей и сестер милосердия, чем выражается готовность вступить в бой с войсками и полицией.

Не встретив никакого сопротивления со стороны полиции, даже когда их ораторы заявляли, что манифест лишь первая победа революции, что государь должен заплатить своею кровью за угнетение народа, толпа обращает свой гнев на появившуюся у Казанского собора патриотическую манифестацию, во главе которой несут трехцветный национальный флаг. Происходит короткая свалка; раздается несколько выстрелов; раненый носитель русского флага выпускает его из рук. Национальные цвета склоняются перед красным знаменем Интернационала. Толпа гудит и шествует дальше. Перед появившейся после этого полусотней казаков толпа, однако, немедленно расходится.

Прекращение железнодорожной забастовки, знаменующее возобновление нормальной жизни страны, поначалу как будто подтверждает уверенность Витте в неминуемости успокоительного действия Манифеста 17 октября. Однако на этом и кончаются иллюзии Витте.

Выясняется прежде всего, что железнодорожная забастовка уже была на исходе и прекращена преимущественно вследствие накопившегося у рядового обывателя негодования на причиняемые ему отсутствием железнодорожного сообщения бесчисленные неудобства и материальные убытки. Вожди забастовки поняли, что таким путем они могут отчудить от себя народные массы, и поспешили использовать манифест для благородного отступления. Однако московский стачечный комитет не преминул одновременно (19 октября) заявить, что прекращение забастовки лишь временное, что железнодорожники «берутся за работу, чтобы совершеннее сорганизоваться, собрать необходимые средства, организовать всеобщее вооружение пролетариата и продолжить борьбу под знаменем социализма» впредь до достижения фактических свобод, Учредительного собрания, всеобщей амнистии и удовлетворения социально-экономических нужд.

Неудачными оказываются и попытки Витте заручиться содействием радикальной общественности и повременной прессы.

Вызванные Витте представители левого крыла земских съездов, только что образовавшие партию народной свободы (кн. Г.Е.Львов, Кокошкин и Ф.А.Головин), на его просьбу об оказании ему содействия в его работе отвечают хотя и мягко, но определенно выраженным требованием о немедленном созыве Учредительного собрания, так как это-де единственный способ успокоить страну. Напрасно убеждает их Витте, что от Государственной