старенькая.

– Ты вовсе даже совсем молоденькая. А скамеечка для того, чтобы тебе было ужасно как удобно. А подушечку вот так, чтоб уж совсем славно.

– Мне это может понравиться.

– Ну, то ли ещё будет! Дай-ка всё-таки разглядеть тебя как следует.

– Не надо бы.

– Молчи… Сейчас приготовлю ужин. А ты слушай музыку, отдыхай и готовься рассказывать всё по порядку.

Он убегал на кухню, собирал на стол, весело оглядывал меня.

– Сейчас всё будет готово. Хочу тебя удивить. Удивлю!

В памяти Вова – трёхлетний-пятилетний мальчуган. Затем юноша… Сейчас – взрослый, возмужавший человек. Почему не так тяжко плечам? Где и когда я сбросила приросший к спине рюкзак с горем и обидами? Что это со мной? Я отдыхаю? Кто-то хлопочет рядом. Для меня? Ах, боже мой! Так бывает, наверное, когда неведомо каким образом перемещаешься с одного материка на другой.

– Ужинать подано. Прошу.

А совсем не надо бы. Длить бы и длить это отдохновение, забиться в тепло и тишину. Пусть бы ещё он долго-долго готовил ужин, а я отдыхала бы так, как давно-давно не случалось.

– Рассказывай. Всё. Считай, что заполняешь белую страницу, – приказал он.

И я вдруг, без всяких раздумий:

– Хорошо. Сначала ссылка – три года. Потом арест. Тюрьма. Лагерь – семь лет. Сейчас фактически тоже ссылка, уже третий год. Всё. А ты?

Пауза длилась долго. Он медленно поднялся. Достал из шкафа плед. Бережно накинул его мне на плечи. Сел на скамеечку у ног:

– Ты – и ссылка? Ты – и тюрьма? И лагерь? И столько лет! Говори всё!

– Ой, как не хочется!

– Самое главное хотя бы.

– Главное сказала. О самом-самом ведь всё равно не смогу.

– За что хотя бы?

– А если ни за что? Лучше бы ты не задавал такого вопроса. До него мне было так легко на сердце.

– Прости. Я неуклюжий и глупый болван. Прости.

– Как ты?

– Я что? Военно-медицинская академия. Фронт. Ленинградский. Ладога. Дорога жизни. Операции, операции. Бомбёжки. Кровь. Тонул. Ранен. Была неудачная женитьба. Сейчас один. Люблю хирургию. Заканчиваю не первую научную работу. В медицинской энциклопедии известному тебе имени отведён солидный абзац. Мне, знаешь, стало вдруг стыдно всего этого…

– Не смей так!

– Я тебе правду говорю. Мне казалось, что оттуда люди возвращаются инвалидами, с погасшим взглядом, озлобленные, жестокие. А у тебя?! У тебя так сияют глаза! Невозможно представить себе, как ты прошла всё это. Не верится.

– Правда не верится? Как хорошо! Мне самой сейчас показалось, что этого и впрямь не было, что я могу ещё захотеть жить.

– Ты могла бы всё забыть?

– Нет. Не то чтобы забыть… как-то иначе…

Электроприборы – на дистанционном управлении. Сидя на месте, можно зажечь лампу у двери или у письменного стола, включить приёмник.

– Ты сам это всё соорудил?

– Один больной. После сложной, но удачной операции. Хочешь, я поставлю пластинку? Мою любимую!.. Знаешь, что это?

– Нет.

– Как?!

– Так.

– Постой, постой! Всё, что было за эти годы, – фильмы, спектакли, музыка, книги – всё прошло мимо тебя?

– Кроме кое-каких книг. Что ты так вдруг?

– Мне стало страшно.

– Чего?

– Мне показалось, что я тоже в чём-то виноват перед тобой.

– Это не так.

– Так. Именно так. А ты поймёшь, если я скажу: мне жаль, что я не прошёл с тобой «этого» вместе?

– Не кощунствуй. Ты прошёл войну. Не греши.

– Да. Конечно. Но что-то осталось непонятым. Может, это можно было там допонять.

– У тебя есть счёт к жизни?

– Я его никогда не оглашал. А сейчас… тебе… мог бы, наверное.

– Слушаю.

– Нет, не надо. Впрочем, хочешь, я что-то скажу?

– Говори.

– Мне хочется, чтобы ты никогда, никогда не уходила бы отсюда.

– Говори.

– Мне кажется, что и тебе этого хочется.

– Ты говори. Всё равно этого не будет. Потому говори.

– Ты – радость. Сегодня я услышал, как снова может биться моё сердце.

Лоскут детства, молодости… Сиюминутное присутствие здесь, в родном городе… Что-то давнее и теперешнее срасталось. Наконец-то. Бывает разве так?

На следующий день договорились встретиться у Медного всадника. Стояли предпраздничные ноябрьские дни. Был лёгкий морозец, но Нева ещё не замёрзла. Входили корабли. Развешивали флаги, гирлянды. Город жил хлопотливыми заботами об убранстве. Вова заново открывал мне забытое. «Открывал» и меня.

– Ты чертовски умна. Ты чертовски богата. Не смей так щедро разбрасывать мысли, слова, чувства. Побереги.

– Для чего? Зачем?

– Не знаю зачем. Не знаю для чего. Но так нельзя. Ты сумасшедшая… Помнишь, что здесь? Дом учёных. Зайдём.

Зашли. Вынырнули опять под снег.

– Обедать пойдём в Дом писателей… – Он сам выбрал столик возле окна. – Не так. Пересядь сюда. Отсюда можно видеть петербургские фонари. Смотри, как их раскачивает ветер.

Мы бежали за автобусом. На нас оглядывались. В запасе у меня было ещё два дня. И все свободные часы мы проводили вместе. Шестого ноября встретились у Летнего сада. Заснежено. Хорошо.

– Седьмого я дежурю в клинике. Обещай, что приедешь туда. Окна выходят прямо на Неву. Будем смотреть салют. Придёшь? Слово?

Ни один из оттенков настроения не настораживал. Всё отвечало мере желаемого. Только единожды, при прощании, в его глазах мелькнула тревога. Но он обернулся раз-другой, и я успокоила себя: показалось.

К вечеру седьмого ноября разгулялся снежный буран. Я подошла к Военно-медицинской академии в назначенный час. Доктор Данскер в белом халате спустился по лестнице в вестибюль. В огромном кабинете, куда он провёл меня, высоченные, с мраморными подоконниками окна действительно выходили на Неву.

– Не сердишься, что я попросил тебя приехать в клинику?

– Я рада, что увидела место твоей работы. Здесь всё так… академично. И белый халат – так официально.

– Я так и хотел, – после небольшой паузы сказал он.

В эту же долю секунды я поняла, что меня сейчас больно, очень больно ударят. Хотелось заслониться. Но я спросила:

– Что именно хотел? Что случилось?

– Так сразу?

– Угу.

– Сядь вон в то кресло. А я – здесь. – Расстояние – во всю ширь кабинета. – Я… Говорить всё так, как есть?

– Конечно.

– Я не должен, не могу больше тебя видеть. Я знаю себя. Ещё одна встреча, и я погиб.

– Погиб?

– Именно. В том смысле, что не смогу от тебя отказаться. Я и сейчас, и вчера, и сегодня как в лихорадке. Всё время думаю о тебе… Ты молчишь? Ты ведь понимаешь, что вопрос встанет так: или партбилет, клиника, научная работа, всё добытое целой жизнью, или ты.

– Ты всё правильно решил.

Действительно. Всё верно. Но самое смешное заключалось в том, что я от друга детства ничего не хотела, никоим образом