не изменится. Всё равно надо будет в анкете писать, где умер и похоронен Валюшин отец, где её сестра, – спокойно рассудил Аркадий.

– Ну, где кто похоронен, писать, наверно, не обязательно?

– Ошибаетесь. Вы, видать, давно анкеты в руках не держали.

Я ещё рассчитывала на конкретный совет, на подсказку, что делать, но лейтенант неожиданно ответил на все вопросы разом:

– Не ломайте себе голову. Уйду я оттуда, вот и всё!

– Как уйдёте? Откуда уйдёте? – опешила я от возможности столь простого решения, от душевной ясности этого человека.

– Не так это будет просто, но я уйду с военной службы. Я люблю Валюшу.

Цельного и бесхитростного человека встретила моя сестра на своём пути. Он действительно оставил службу. И потом никогда в жизни ни в чём ни он, ни моя сестра не кривили душой, жили по совести, по достоинству. И воспитали двоих прекрасных сыновей.

* * *

Приезжая в Ленинград, я жадно искала встреч и бесед с подругой Ниночкой, в юности порывистой, своевольной, а теперь неизменно ровной, неуязвимо спокойной, как человек, нашедший для себя все решения в религии.

– Помоги установиться. Никак не могу понять чего-то самого важного в жизни! Ведь для чего-то дан человеку разум?

– Ты должна понять, Тамуся, что от нас самих ничего не зависит.

– Совсем ничего? Всё заранее назначено? И даже то, что у меня отняли сына?

– Понимаю: такое принять непросто. Но страдания посланы, чтобы что-то в нас изменить. Они указывают нам путь.

* * *

Перелистывая ленинградскую телефонную книгу, я находила знакомые фамилии. О-о, вот семья Данскеров. Детство. Карповка. Их квартира этажом выше. До блеска натёртые полы. Трапеция в дверном проёме. На письменном столе – микроскоп. «Мамочка! Можно я пойду к Лёле и Вове?» – «Иди!» С Вовой мы встречались и позже, когда он стал студентом медицинского института, а я – студенткой Института иностранных языков. Вова пророчил мне карьеру дипломата: «Будешь вторая Коллонтай!» В белые ночи мы наперегонки мчались по опустевшим улицам на велосипедах. Мне хотелось цветущую яблоневую ветку. Он – мой рыцарь. Моё желание для него – закон… А Лёлю я после отъезда с Карповки в 1930 году не видела ни разу. В телефонной трубке услышала её красивый низкий голос:

– С ума сойти, Томка! Откуда ты взялась? Где? Что? Хочу тебя видеть!

Боже, как хорошо, что кто-то ничегошеньки не знает про моё!

– А Вова в городе?

– Непременно ему позвони. Запиши номер. Он теперь живёт отдельно. Один. Знаешь, как он будет рад? И служебный запомни.

Я набрала служебный.

– Ты? Быть такого не может! Правда, ведь так не бывает! Я только вчера тебя вспоминал, – басил он. – Где ты? Немедленно давай твой адрес. После работы приеду. Это можно? Ты одна? Сейчас мне надо на операцию.

– Ты хирург?

– Всё расскажу, когда увидимся. Адрес! Хочу тебя видеть, понимаешь?

– Я звоню тебе перед отъездом. Сейчас уезжаю.

– Куда?

– На Север.

– Зачем на Север?

– Живу там. Приеду в следующий раз, тогда увидимся. Тогда всё расскажу.

– Нет, нет, дай тогда северный адрес. Ты не замужем?.. Тогда я прикачу к тебе, идёт?

– Я тебе напишу.

– Подожди. Не вешай трубку. Я должен тебя видеть. Дай слово, что напишешь.

– Слово!

Из Микуни я написала в ту, нашу с ним юность. Он тут же откликнулся:

«Тамара! Милая! Твоё письмо обрадовало и ошеломило. Я даже не подозревал, что ты так тонко и чувственно воспринимаешь жизнь, так чудесно умеешь передать это. От строчек повеяло теплом, лаской.

Жизнь, в общем, очень неуютная штука, и когда ощущаешь искренность порыва, то так и хочется поверить в то, что ещё есть на свете хорошее, доброе, ласковое. Ты вся откуда-то издалека, из далёкого светлого, словно голос юности.

Ведь бывает так: человек меняется, а ты его помнишь таким, каким он остался у тебя в памяти. А ты у меня в памяти вот какая: красивая, с копной золотых волос, с чудесными сияющими зубами. На тебе белое платье. Мы идем с тобой по Каменноостровскому через мосты на острова. Огромную широкополую шляпу ты придерживаешь рукой, чтобы она не улетела под порывами ветра. Встречные мужчины провожают тебя взглядом. Мне это льстит и одновременно пугает, чувствую себя как-то младше, теряюсь. Многое непонятное мне тогда: и атмосфера всеобщего обожания, и поклонники в изобилии – всё это отдалило меня. Но я очень часто и тепло вспоминал тебя. А когда услышал голос, то неудержимо захотелось видеть тебя, говорить с тобой. Показалось, что ты наполнена хорошим, добрым чувством. Очень потянуло к тебе, захотелось сказать много хорошего, ласкового, но тебя ждал поезд, а меня – следующая операция.

Ты просишь, чтобы я написал о себе. Работаю хирургом и нейрохирургом в академии. Очень люблю своё дело. Пропадаю в клинике с утра до позднего вечера. Прошёл войну, где и сформировался как человек. Личное пошло комом. Не хочется об этом писать. Скажу только одно: благородные поступки иногда гораздо сильнее калечат жизнь, чем неблаговидные, которые как-то сами по себе сглаживаются.

Когда же ты приедешь? Я так хочу тебя видеть. Пиши чаще. Не считайся письмами. Да, большой привет тебе от папы, мамы и Лёли».

Письмо друга детства и юности взволновало необычайно. «Привет от папы, мамы и Лёли». Ещё бы не взволновать! Все они живы и здоровы, знали и помнят нашу семью.

Итак, за ним – война, академия, научные работы. Для меня он – ярчайший полпред Сегодня. Какой же будет встреча? Как он отнесётся ко всему, если я решусь рассказать о себе?

– Встретимся в семь часов на площади Льва Толстого, на трамвайной остановке, – было сказано мне в трубку, когда я снова попала в Ленинград.

Площадь Льва Толстого? Она так много значила в моей жизни. Там первая моя школа… Тот странный, загадочный дом, в котором был когда-то кинотеатр «Элита», переименованный затем в «Резец», а позже в «Арс». Глаза слепил мохнатый снег. Он валил и валил. Вова уже ждал. В военной шинели. Не дав опомниться, подсадил в тут же подошедший трамвай:

– Едем ко мне!

Успела только заметить: уверенный в себе… Мало изменился внешне. Дом его был на Каменном острове. Окна комнаты выходили на один из рукавов Невы.

– Входи. Вот моя обитель. Подожди, зажгу свет. Давай пальто… Слушай, чертовски здорово – ты совсем не изменилась!

– Ладно-ладно. Меня вот снег совсем засыпал.

– А тебе снег идёт!.. Знаешь, что самое удивительное? Ты жива, и я жив. И мы с тобой сегодня встретились. Куда же тебя усадить? Сюда!.. И вот тебе скамеечку под ноги.

– Я же не совсем ещё