1 Робер Второй Благочестивый (973 – 1031), король Франции из династии Капетингов, правил 996 -1031годах.

2 Ганс Моум, клинковый мастер из Золингена. 1600—1625 г.г.

3 марка, личное клеймо – две маленьких литеры «s».

4 лиар – мелкая французская монета.

ГЛАВА 9 (38) «Мадридские тайны»

ИСПАНИЯ. ЗАМОК ЭСКОРИАЛ.

Дворец-монастырь Сан-Лоренсо де Эль Эскориал, бывшая резиденция короля Испании Филиппа Второго, расположен в девяти лигах1 от Мадрида, в долине реки Мансанарес, у подножья гор Сьерра-де-Гвадаррама. История сего величественного сооружения начинается 10 августа 1557 года, когда армии Филиппа II Габсбурга разбили французов при Сент-Кантене во Фландрии. Это произошло в день Святого Лаврентия, и тогдашний король Испании, решил воздвигнуть монастырь в честь сего святого. Новый дворцовый комплекс должен был олицетворять силу испанской монархии, и испанского оружия, напоминая о победе при Сент-Кантене. Постепенно планы разрастались ровно, как и значимость сооружения. В нем было решено воплотить завет Карла Пятого – создание династического пантеона, а также, объединить монастырь с королевским дворцом, в камне выразив политическую доктрину испанского абсолютизма.

Кроме пристрастия к Святому Лаврентию, Второй Филипп отличался некой отрешенностью, меланхоличностью, глубокой религиозностью и слабым здоровьем. Он искал место, где бы мог отдохнуть от забот самой могущественной империи мира. Монарх желал жить в окружении монахов2, а не придворных. Кроме королевской резиденции Эскориал должен был стать монастырем ордена Святого Иеронима. Филлипп II говорил, что «Хочет построить дворец для Бога и лачугу для короля».

Филипп не разрешал составлять свою биографию при жизни: в сущности, написав её в камне. Победы и поражения империи, последовательность смертей и трагедий, одержимость короля учением, искусством, молитвами и управлением государством – всё нашло отражение в Эскориале. Центральное же расположение огромного собора, символизирует святую веру короля, призывающую к тому, что в каждом политическом деянии нужно руководствоваться исключительно религиозными соображениями.

И вот сегодня, жарким летним днем 1625 года, в одном из многочисленных, погруженных в полумрак забвения залов, замка-монастыря Эскориал, величайшего памятника оставленного после себя дедом нынешнего монарха, вели беседу, второе лицо королевства, государственный деятель и фаворит Его Католического Величества, Гаспар де Гусман-и-Пементель, граф Оливарес, герцог Санлукар-ла-Майор, известный как граф-герцог де Оливарес и дон Алоизо де Эррэра, вернувшийся из Франции, где от имени кроля Филиппа Четвертого, проводил переговоры с французскими мятежниками, возглавляемыми сестрой испанского монарха, королевой Анной Австрийской.

Оливарес не зря назначил аудиенцию в Эскориале, зная, как его повелитель, король Филипп неохотно посещает сию могучую цитадель. Расчетливый министр имел все основания предполагать, что Его Величество непременно пренебрежёт этой важной встречей, не пожелав, тащится из Мадрида в «родовой склеп», как называл дворец-монастырь, нынешний монарх. Ему, Оливаресу, было значительно выгоднее, выслушав Эррэру, самому составить доклад о произошедших в Лез-Узаж переговорах, и в выгодном для себя свете, преподнести его королю. Ведь не допустить прямого влияния аристократии на монарха, являлось одним из основных принципов деятельности всемогущего графа-герцога.

Внимательно выслушав посланника, Оливарес глубоко вздохнул.

– Да, не та уже Испания. Раньше одно упоминание о Кастильском льве, приводило проклятых лягушатников в трепет и бросало в дрожь. А, что теперь?! Приходиться иметь дело с отребьем, чтобы французский вопрос не вышел из-под контроля. Хотя не возможно не признать, что изменилась и сама Франция. Этот Ришелье достойный противник. Если дать ему возможность набрать силу, подчинить своей воле Людовика, то сие может весьма неблагоприятно отразиться на наших делах. Я имею в виду притязания Испании в Старом Свете. Мы не можем этого допустить.

В этот момент, отворились обе створки массивных, украшенных искусной резьбой, дверей, что знаменовало появление самого монарха, в подтверждение чему, в зал вошли несколько офицеров королевской стражи, расположившись по обе стороны от входа. Из полумрака соседней залы, церемониально шествуя, выплыл один из многочисленных герольдов Его Католического Величества. Надменная осанка, не помешала напыщенному распорядителю, сделать несколько помпезных шагов. Глашатай, преисполненный значимости, как будто от него зависело, явиться король или нет, остановился, демонстрируя неотразимый красно-белый плащ-казак, украшенный золотыми львами, громогласно провозгласив о прибытии Его Величества. Оливарес поморщился, приняв выжидающую позу, соответствующую моменту. Граф же, отступил на несколько шагов, оказавшись позади фаворита, что не могло быть не оценено герцогом.

Дон Алоизо Альфредо Луис Эстелла де Эррэра, граф Медонья-Трокадеро считался преданным человеком Его Величества, и, не смотря на то, что он не являлся приближенным властолюбивого Оливареса, тот, все же, питал к нему уважение, и считал одним из достойнейших людей королевской свиты.

В этот миг раздался прерывистый лай, и из полумрака соседнего зала, разбавленного светом дюжины факелов, послышался гул шагов. Появился король в окружении трёх мохнатых спаниелей, которых игриво подразнивая, манил за собой, получая в ответ рычание и лай. Немногочисленная свита, сопровождавшая монарха, наполнила помещение гомоном и смехом, восторгаясь забавными животными, а скорее добрым расположением духа Его Величества, что являлось редкостью, и было не свойственно мрачному, набожному Филиппу. Король не обратив внимания на приветственные поклоны, ожидавших его дворян, громко произнес:

– Бог мой, как темно! Оливарес, зачем вы заманили меня в этот склеп. Мне пришлось, по вашей милости, прервать столь славную охоту!

Граф-герцог недовольно окинул грозным взглядом праздную толпу, заполонившую зал, тихо ответив:

– Дело государственной важности, Ваше Величество.

Покорно произнес он, при этом поклонился, и, нахмурив брови, из-под нависшей челки, с предосуждением оглядел веселящихся дворян ближайшего королевского окружения. Грозный взгляд повлек должное воздействие. Повисла тишина. Лишь бубенцы на кожаных чехлах ловчих соколов да гул одиноких, монарших шагов, поднимавшихся под своды потолка, нарушали священный, вековой покой замка. На лице Филиппа воцарилась печать непосильного бремени. Он проследовал вдоль стены украшенной колонами, меж которых висели портреты великих Габсбургов. Остановившись у занимавшего самое почетное место, в центре галереи, полотна, кисти Тициана, с изображением императора Карла Пятого, он вперил взор в своего великого предка, как будто обращаясь к тому за советом. Все замерли, устремив на Его Величество, взгляды полные обожания. Угомонились даже спаниели, потупив мохнатые мордочки с блестящими глазками. Король, оторвавшись от портрета, с легкостью обернулся и обреченно произнес:

– Политика, политика, опять проклятая политика! Я могу не ждать славной смерти на поле брани, нет, это мне не грозит! Я так же не отойду в мир иной погрузившись в смиренную молитву, в величественном храме! Мне уготовлена иная участь! Я умру от тоски! Где-нибудь на заседании королевского совета, во время обсуждения неаполитанского, фландрийского или какого-нибудь ещё, гнусного вопроса, который непременно прикончит меня!