– Я переберусь через стену девятого круга ада, – зловеще пообещал Гримберт. – Если в десятом смогу довести свою месть до конца.

В шатер, низко поклонившись, вошел слуга. Судя по тому, что двигался он быстрее, чем положено по этикету, и не решился даже взглянуть на своего маркграфа, принесенная им новость заслуживала самого пристального внимания.

– Ваше сиятельство, извините за…

– К делу, – кратко приказал Гримберт.

– К вам посетитель.

– Вот как? Досадно, я даже не успел переодеться. И что за посетитель? Достаточно ли настойчиво он выглядит?

Слуга побледнел еще сильнее, чем тот нескладный мальчишка с ведром.

– Его сиятельство Лаубер, граф Женевский.

Гримберт почувствовал на губах привкус торжествующей улыбки. Который показался ему еще более упоительным, оттененный накатившей мрачностью Магнебода.

– У меня нет причин отказать его сиятельству графу Женевскому во встрече, верно?

* * *

Он не изменился, это первое, о чем подумал Гримберт. Время – лучшее абразивное средство из всех, известных человечеству. День за днем оно стачивает контуры неприступных крепостей, стирает карты и геномы. Но есть вещи, над которыми оно, кажется, не властно.

Лаубер, граф Женевский, кажется, относился именно к этой категории.

За те три года, что Гримберт его не видел, в лице Лаубера не произошло ровно никаких изменений. Ни шрамов, указывающих на участие в боях или поединках, ни новых морщин, которые могли бы свидетельствовать о нервном истощении, ни бубонов или шанкров, верных свидетелей невоздержанности в постели.

Лицо графа Женевского даже в мелочах осталось ровно тем же, каким помнил его Гримберт, – холодным, отстраненным, даже неестественно спокойным, как для существа, в чьих жилах течет человеческая кровь. Оно бы даже походило на изысканную фарфоровую маску, из тех, что непревзойденно умеют делать венецианские мастера, если бы не блеск глаз, тоже по-рыбьи холодный и внимательный.

– Маркграф Гримберт? Мое почтение.

Приветствие было еще более сухим, чем воздух снаружи шатра, скрипящий от количества растворенного в нем песка. Ни поклона, ни традиционных форм приветствия, принятых при дворе, ни даже свиты герольдов, возвещающих о визите. «Почти фамильярно, – подумал Гримберт. – Почти в насмешку».

Впрочем, едва ли это было вызовом. По заведенной много лет назад традиции в походном лагере отбрасывались высокие манеры и пышные чинопочитания, в противном случае, как выразился когда-то господин Алафрид, когда еще не был императорским сенешалем, эта чертова камарилья будет обмениваться поклонами до тех пор, пока не свершится Страшный суд – и тогда снова придется тратить время на рекогносцировку.

Гримберт решил ответить ему тем же.

– Граф Лаубер? Приятная неожиданность. Добро пожаловать!

«Ему восемьдесят четыре года, – напомнил себе Гримберт, – он куда старше меня, однако выглядит моим ровесником». Ланцеты и зелья женевских лекарей по-прежнему не знают себе равных. Черт возьми, хотел бы я знать, сколько ливров в год он тратит на омолаживающие операции и процедуры…

Этого он не знал, как не знал и многих других вещей, связанных с жизнью графа Лаубера, несмотря на все ухищрения шпионов и щедрые порции золота. Жизнь графа Лаубера была окружена защитным периметром из тайн, секретов, недосказанностей, умолчаний и неточностей надежнее, чем крепостной стеной. И Гримберт неоднократно имел возможность убедиться в том, что сокрушить эту стену – не в его власти. Пока что. Пока.

Лаубер был не один. За его спиной маячили две мужские фигуры. Судя по льняным сюрко[28], на плечах которых виднелся герб Женевы, оба имели не последнее отношение к рыцарской дружине графа. Лаубер не замедлил их представить.

– Эти господа за мной – сир Аскарик и сир Виллибад. Они из моего знамени.

Гримберт подумал, не отпустить ли остроту насчет того, какую роль они играют в свите графа, но решил сдержаться. Сложный разговор сродни артиллерийской дуэли, которая не терпит спешки, но требует методичной и осторожной пристрелки. В том, что разговор будет сложным, он не сомневался. Слишком хорошо знал Лаубера.

– А это – мессир Магнебод, мой старший рыцарь. Думаю, он вам знаком.

Глаза Лаубера даже не моргнули.

– Мессир Магнебод… Разумеется, его имя мне известно, оно давно вышло за пределы Туринской марки. Это ведь он, если не ошибаюсь, смял фланг лангобардов во время Расплавленного Камня? И он же руководил резервом в злосчастной Битве Трех Фурий?

Магнебод коротко склонил голову. Его толстая шкура была непроницаемой для лести, как легированная сталь «Багряного Скитальца» для мелкой шрапнели. Кроме того, он явно не горел желанием вклиниваться между боевыми порядками противостоящих армий, хорошо зная, до чего быстро нейтральная полоса может превратиться в каменное крошево, залитое расплавленным стеклом.

– К вашим услугам, мессир.

Эта короткая реплика отчего-то вызвала секундное замешательство на фарфоровом лице Лаубера. И Гримберт сразу понял, отчего.

Лауберу не было привычно подобное обращение. В тех краях, где он вырос, к рыцарям обращались иначе – «сир». Видно, архаичная форма, принятая на востоке, все еще была чужда ему уху.

– Мессир… – Лаубер холодно улыбнулся одними губами. – Я уже и забыл, что в Туринской марке принято столь архаичное обращение к рыцарю.

«Он так и не стал одним из нас, – подумал Гримберт, сохраняя на лице благожелательное и вместе с тем совершенно бессмысленное выражение. – Не стал здесь своим». Здесь дело даже не в том, на какой манер именовать себя и в каких величинах высчитывать расстояние, в туазах и лигах или чертовых метрах, с которыми немудрено сломать голову. А в том, что всякому растению Господь в мудрости своей определил свою почву. Смоковница никогда не будет плодоносить на голом камне, а виноград не вырастет на песке. Граф Лаубер, может, и перенял многие здешние традиции и привычки, однако земля Востока до сих пор остается ему чужой. Он вырос совсем на другой почве, более болотистой и рыхлой, не знающей пылевых бурь и обжигающих кислотных дождей.

Может, он и был владетелем Женевского графства, но не наследным, вскормленным поколениями «вильдграфов», как насмешливо именовали восточных правителей в столичном Аахене. Он получил свою землю лишь недавно, лет около сорока назад, в оплату неведомо какой оказанной короне услуги.

– Этой традиции много сотен лет. – Гримберт ответил ему собственной улыбкой, лишь немногим более теплой. – Здесь, на восточных рубежах империи, вдали от Аахена, все еще сильны старые порядки.

Лаубер никак не отреагировал на этот укол. Кажется, даже не моргнул.

– Похвально, когда молодые люди не забывают традиции предков.