Даже заседавший в Вашингтоне Верховный суд был на время распущен, чтобы, как выразился судья Оливер Уэндел Холмс, юристам не приходилось рисковать здоровьем в его тесных залах. А вашингтонские больницы были настолько переполнены, что по специальному распоряжению у их дверей постоянно дежурили катафалки, которые сразу же забирали умерших, освобождая места для новых пациентов. «Живые входили через одну дверь, пока из другой выносили мертвых», – отмечал один из врачей. Ни один человек не мог оставаться в неведении, что страна охвачена смертельной эпидемией.

Но ныне ее словно стерли со страниц газет, журналов и книг, как и из коллективной памяти общества.

Кросби называет грипп 1918 года «забытой американской пандемией» и отмечает: «Самый примечательный и наиболее невероятный факт в истории испанского гриппа заключается в том, что он убил многие миллионы людей всего за год или даже менее того. Ничто другое в мировой истории – ни болезнь, ни голод, ни война – не уничтожало столь многих за такой короткий промежуток времени. И тем не менее он никогда и ни у кого не вызывал священного ужаса: ни в 1918 году, ни позднее, ни среди жителей какой-то другой страны, ни у граждан самих Соединенных Штатов».

Задавшись вопросом, почему так произошло, Кросби пришел к выводу о сочетании многих факторов, которые вызвали подобную всемирную амнезию. Прежде всего, считает он, эпидемия оказалась столь страшной и так смешалась с прочими военными бедствиями, что большинство людей не хотело не только писать, но даже вспоминать о ней, как только безумный 1918 год остался в прошлом. Грипп стал частью общего кошмара Первой мировой войны, которая сама по себе была беспрецедентной – с окопными баталиями, первыми подводными лодками, кровавыми мясорубками при Сомме и Вердене, применением пулеметов и устрашающего химического оружия.

Кроме того, эпидемии не хватило зрелищности и театрального драматизма. От болезни не умер ни один из мировых лидеров. Она не перешла в затяжное явление, к которому людям пришлось бы привыкнуть и долго жить в новых условиях. Она также не оставила после себя армии увечных калек и изуродованных лиц, которые своим присутствием в обществе служили бы непрестанным напоминанием о несчастье.

Последняя гипотеза Кросби, высказанная им в одном из интервью, заключалась в том, что за пятьдесят лет до 1918 года в мире произошла одна из самых радикальных революций, изменившая ход истории: открытие болезнетворных бактерий. «Чуть ли не ежегодно ученые обнаруживали новый источник патологий, и так продолжалось десятилетиями», – сказал Кросби. И с каждым таким открытием «человечество издавало очередной вздох облегчения. Наука одерживала над болезнями решительную победу. Инфекционных заболеваний уже можно было не опасаться так, как прежде».

А затем грянула эпидемия, которая словно издевалась над этим только что обретенным оптимизмом. И когда она отступила, полагает Кросби, для людей удобнее всего оказалось сразу же забыть о ней, отправить ее на задворки коллективной памяти как можно быстрее, чтобы вернуть себе утраченную уверенность в будущем.

И все же существовала группа людей, зачарованных призраком испанского гриппа, пусть свой интерес они не афишировали в прессе. Это были ученые, исследователи-медики, которые не могли успокоиться, так и не выяснив, что вызвало мор, каким образом он распространялся и как с ним бороться, если он вдруг снова вырвется на свободу. В будущем они невольно вспомнят о том гриппе, когда произойдут два устрашающих события, которые заставят их мобилизовать всю мощь общественного здравоохранения, поскольку зародится подозрение, что вирус, сходный с вирусом 1918 года, мог вернуться.

На самом же деле ученые-медики приступили к попыткам понять, что явилось источником инфекции, в буквальном смысле еще у изголовья постелей тех, кто умирал от нее в 1918 году. И потом они продолжали эту работу более десяти лет, пока один из них, врач, который в 1918 году был еще только студентом колледжа, не напал на след, определивший направление исследований, которые велись до самого конца прошлого столетия.

Шестьдесят два человека оказались поставлены перед нелегким выбором. Все они были моряками с учебной базы ВМФ США, расположенной на острове Диер в Бостонской гавани. Среди них затесались и прыщавый пятнадцатилетний юнга, и закаленный походами морской волк 34 лет от роду. Но каждый отбывал срок в тюрьме за преступления, совершенные при прохождении службы. И вот теперь, в ноябре 1918 года, когда эпидемия гриппа в Бостоне, казалось, пошла на убыль, группа офицеров сделала заключенным предложение. Не согласятся ли они стать подопытными пациентами в проводимом медиками исследовании способа распространения инфекции? Не дадут ли врачам возможность заразить себя потенциально смертельной болезнью? В случае согласия всем гарантировали помилование.

Конечно, сделка напоминала уговор Фауста с дьяволом. Но у врачей, которые собирались проводить исследования – доктора М. Дж. Розено, возглавлявшего лабораторию при военно-морском госпитале Челси, и младшего лейтенанта Д. Дж. Кигана, – не оставалось выбора. Только эти моряки могли помочь им разобраться в природе гриппа и, возможно, спасти миллионы других людей.

В наши дни, разумеется, такое предложение было бы незаконным. Медикам запрещено соблазнять заключенных перспективой освобождения, чтобы добиться согласия на участие в опытах. И хотя они имеют право выплачивать добровольцам небольшие вознаграждения, ученым грозит наказание за посулы крупных сумм или особых привилегий, которые могут быть сочтены нарушением профессиональной этики. Или, как принято говорить сейчас, предложением, от которого невозможно отказаться. Но и ныне, то есть многие десятилетия спустя после эпидемии гриппа 1918 года, люди соглашаются стать подопытными по нескольким причинам: чтобы воспользоваться бесплатной медицинской помощью; чтобы получить экспериментальное лекарство, которое, как они надеются, избавит их от неизлечимых недугов вроде рака или СПИДа; или же просто бескорыстно желая содействовать прогрессу науки. Теоретически к участию в исследованиях допускаются только подлинные добровольцы, которые идут на риск исключительно по своему желанию.

Но в 1918 году этические аспекты практически никогда не принимались во внимание. Напротив, считалось полностью оправданным подвергнуть смертельной опасности нескольких человек во имя спасения жизней многих. И заключенные подходили для этих целей идеально. Им не возбранялось предлагать себя для использования в научных целях, а если они при этом выживали, никто не мог отрицать, что их помилование полностью оправдано, – в конце концов, они отдали свой долг обществу сполна.

Штрафники из военно-морских сил подходили ученым, как никто другой, и еще по одной причине. Насколько удалось выяснить, 39 из них никогда не болели гриппом, а это делало их особо уязвимыми для болезни. Если врачи хотели намеренно внедрить недуг подопытным, лучших кандидатов они едва ли смогли бы найти.

Действительно ли инфлюэнца передавалась так легко? – задавались вопросом медики. Почему кто-то заражался ею, а кто-то нет? Почему она прежде всего сеяла смерть среди молодых и здоровых людей? Можно ли было объяснить стремительное распространение инфекции хаосом, посеянным войной, и постоянным перемещением больших групп войск? Если болезнь была на самом деле так заразна, то как именно она переносилась? И какой микроорганизм вызывал ее?