Однако убедить ему удалось далеко не всех. Гигиенист из Мюнхена Макс фон Петтенкофер продолжал настаивать, что верной была теория миазмов. Для доказательства своей правоты он попросил Коха прислать ему целую бутылку раствора, кишевшего бактериями холеры. И осушил ее до дна, после чего направил Коху торжествующее послание: «Герр доктор Петтенкофер выпил содержимое и счастлив сообщить герру профессору Коху, что по-прежнему пребывает в добром здравии». По поводу чего современный комментатор, историк медицины из Института научной истории в Лондоне Рой Портер иронично заметил: «Петтенкоферу, должно быть, невероятно повезло, и он обладал достаточно высоким содержанием желудочной кислоты, которая зачастую нейтрализует бактерии». Так Петтенкофер остался в истории изучения холеры лишь анекдотическим персонажем, потому что, как пишет Портер, теория Коха скоро окончательно восторжествовала, а сам он был полностью вознагражден и возведен в ранг чуть ли не научного пророка.

Но победа над холерой стала только началом. По мере накопления и углубления знаний о том, что многие болезни вызываются микроскопическими организмами, а их распространение можно предотвращать, весь западный мир претерпел трансформацию. Конечно, потребовались долгие годы, чтобы довершить реформы, но активная кампания организаций общественного здравоохранения привела к повсеместному внедрению простых, но весьма эффективных мер профилактики. Прежде всего стала подвергаться очистке вода, а население научили тому, что сейчас воспринимается как самые элементарные меры предосторожности: держать продукты подальше от мух, мыть руки перед едой, вскармливать младенцев не пивом, а молоком и помещать инфицированных в карантин. Результаты оказались поразительными. Во многих странах мира прежде убийственные недуги казались взятыми под контроль или почти полностью уничтоженными, а смертоносные эпидемии воспринимались как реликты прошлого.

К примеру, в Англии и Уэльсе смертность от туберкулеза – некогда одного из главных убийц населения – к началу нового столетия упала на 57 процентов. Уровень смертности от кори снизился сразу на 82 процента. Нашлась управа даже на таинственную желтую лихорадку, а ее возбудитель – кстати, первый из открытых болезнетворных вирусов в организме человека – был хорошо изучен.

К началу XX века впервые с тех пор, как за пять тысяч лет до того в мире появились крупные города, инфекционные заболевания в них искоренили в достаточной степени, чтобы их население могло поддерживаться на стабильном уровне и даже расти без постоянного притока переселенцев из сельской местности. И это стало удивительным достижением.

Чудеса, творимые медициной, очень помогли и солдатам на фронтах Первой мировой войны. Ученые к тому времени установили, что один из главных врагов всех армий – тиф – распространялся вшами. В результате по настоянию врачей бойцы стали подвергаться обязательной и тщательной дезинфекции. Именно эта успешная мера борьбы с тифом наряду с вакцинацией войск против прочих наиболее распространенных инфекций и позволила солдатам сражаться бок о бок в тесноте окопов и при этом не болеть. А потому на начальном этапе боевых действий единственной инфекцией, все еще не побежденной среди военных, оставался сифилис.

Вот почему ближе к концу второго десятилетия XX века воспоминания о страхе перед смертоносными эпидемиями прошлого померкли в умах людей. Отношение к болезням и вероятности смерти от них стало легкомысленным, этими опасностями теперь порой в открытую пренебрегали. Наступили времена, когда смерти от недугов почти перестали бояться, а успехи медицинской науки сделались для многих чем-то вроде новой религии. Впервые в истории смерть перестала быть неотъемлемой частью повседневного бытия человечества. Например, журнал «Дом настоящей леди» опубликовал статью, в которой гордо сообщал, что комнаты, которые прежде использовались в основном для церемоний прощания с усопшими родственниками, теперь стали переделывать в обычные гостиные, то есть помещения для радостей жизни.

А потом разразилась эпидемия инфлюэнцы. Но в отличие от мора в Афинах, «Черной смерти» и даже холеры, погубившей Уильяма Спроута, и других ее вспышек в XIX веке у эпидемии гриппа не оказалось своего летописца-историка.

Доктор Виктор Вон удобно расположился неподалеку от излучавшего тепло и создававшего уют камина, взялся за авторучку и приготовился начать писать мемуары. 67-летний мужчина удалился на покой после долгой и блестящей карьеры, насладившийся почетом и увенчанный всеми мыслимыми наградами в американской медицинской науке. И он понимал – ему есть о чем поведать миру.

Естественно, эпидемия гриппа должна была стать частью истории его жизни. Как мы уже упоминали, в октябре 1918 года, под занавес своей профессиональной карьеры Вон посетил Форт-Девенс близ Бостона и мог лично наблюдать, как зарождалась эпидемия. И этот коренастый старик с поседевшими висками брался писать воспоминания всего через несколько лет после того, как обошел палаты госпиталя в том армейском лагере. Тогда он с горестным видом прошествовал мимо установленных ряд за рядом коек, на которых умирали совсем молоденькие новобранцы, лежа под испятнанными кровью простынями: с кровавой пеной у ртов, отхаркивая розовую мокроту, с лицами, потемневшими от нехватки кислорода. Они боролись за каждый свой последний вздох. Видел он и горы трупов. Разрушительная сила болезни в то время как громом поразила его.

Вон сразу понял, что Форт-Девенс был только началом. Он следил потом, как инфлюэнца распространилась по миру, достигнув самых отдаленных его уголков, уничтожив миллионы людей и даже повлияв на ход Первой мировой войны, прежде чем исчезнуть так же таинственно, как и появилась.

Но если на 464 страницах мемуаров Вона, опубликованных в 1926 году, читатели ожидали узнать все о гриппе 1918 года по еще свежим воспоминаниям автора об этом страшном бедствии, их ожидало полнейшее разочарование. Вместо того чтобы уделить эпидемии хотя бы главу, Вон предпочел обойти эту тему почти полностью, описав пережитое в Форт-Девенсе всего в одном абзаце. По его словам, увиденное там оказалось «страшными картинами, которые вращающиеся цилиндры памяти старого эпидемиолога воскрешают перед его мысленным взором вновь и вновь, когда он сидит перед потрескивающими в камине дровами».

Когда же он пишет о войне, на которой от гриппа погибло больше людей, чем в ходе боевых действий, он и тут ограничивается всего двумя предложениями: «В мои намерения не входит создавать историю эпидемии инфлюэнцы. Она обошла весь мир, проникла в наиболее отдаленные уголки планеты, уничтожая даже самых крепких молодых людей, не разбирая между гражданскими лицами и военными и дразня ученых, словно красная тряпка быка».

Между тем если кто-то и мог написать историю той эпидемии, то это был именно Вон. В конце концов, это эпидемиолог, посвятивший научную карьеру попыткам понять причины и течение инфекционных заболеваний, профессиональный медик, который стал свидетелем самой ужасной эпидемии в истории человечества. Однако он предпочел не останавливаться на ее подробностях, а умышленно отдал поспешную дань памяти ее жертвам, чтобы перейти к темам, писать на которые было и легче, и приятнее. И если даже такие люди, как Вон, не желали вспоминать о том гриппе, то какой может быть спрос с остальных?