– Ну ты и маньяк! – заметил Максим.

– А все же, где ты всего этого набрался? – спросила Мари.

– На самом деле я вам не все рассказал о своем прошлом.

– То есть?

– Сейчас узнаете, только сначала вы должны кое-что сделать.

– Что?

– Выпить по четыре глотка.

В конце средней школы Мехди едва не подпал под влияние одного имама. Тогда он жил в пригороде Марселя, а родители почти не обращали на него внимания и совсем не занимались его воспитанием. Мехди оказался вне поля зрения семьи и образовательной системы, зато на него стали влиять друзья, тусовавшиеся во дворе его дома, и местный имам, чьи речи опирались на Коран, как обвинительное заключение на Уголовный кодекс.

Когда его достала пустая болтовня корешей, Мехди стал все больше прислушиваться к радикальным высказываниям хитроумного муллы, который создавал в его голове упрощенную и радужную картину мира, поделенного на воинов и нечестивцев. Радужной она была потому, что Мехди повезло родиться на стороне воинов, то есть ему оставалось только доказать, что он достоин этого, а в противном случае он рисковал попасть в другой лагерь и стать предателем.

В пятнадцать лет Мехди прогуливал школу в бывшем гараже, превращенном в мечеть. Имам рассказывал ему про общество, лишенное ценностей, которое выталкивало людей его веры в ряды проигравших. Он возносил Мехди на пьедестал, с которого тот однажды отомстит за своих братьев и отправится в рай. По сравнению с идиотскими прожектами его товарищей по двору или неизбежной перспективой оказаться в тюрьме, в числе безработных или в лучшем случае на стройке, божественная миссия казалась Мехди более привлекательной. Работать во имя Бога куда лучше, чем быть на побегушках у преподавателя, наркодилера или начальника.

От роли мученика его отговорила советница по профессиональной ориентации в школе. Мадам Броссар заметила в нем способности к рисованию и творчеству, которые не могли развиваться там, где искусство существовало лишь в виде витиеватых тегов граффитчиков на стенах. Кроме того, мадам Броссар обратила внимание и на то, что ученик стал проявлять признаки радикализации (хотя менее опытный человек мог бы принять это за подростковый бунт): отказывался от авторитетов и жизни в обществе, вел разговоры о теории заговора и конце света, внезапно заинтересовался языком, одеждой и кухней представителей своей религии…

Мадам Броссар убедила его родителей, которые тогда уже не работали, после окончания средней школы отправить его к бабушке в Ниццу, чтобы он смог попасть на отделение прикладных искусств в лицее Ванс. Мехди показал свои рисунки и прошел отбор. Из двадцати девяти учеников, поступивших вместе с ним, он занял восемнадцатое место. Но он больше преуспел благодаря хорошо подвешенному языку и способности представить свои работы в выгодном свете, чем талантам рисовальщика. Он умел продавать себя, и все, что он делал, тут же начинало восприниматься как произведение искусства.

Поскольку он нравился девочкам, он стал быстро пользоваться популярностью и завоевал интерес, а потом и дружбу «Восьмерки». На своем марсельском прошлом он поставил крест – оборвал все связи с имамом, кварталом и семьей. Осталась только мать, которая каждую неделю присылала ему свою выпечку.

– Ты никогда об этом не говорил, – заметила Леа.

– Ну, тут хвастаться особо нечем. Лучше вы будете считать меня приколистом, чем террористом.

– Знаешь, – призналась Мари, – самое ужасное в том, что не такую уж и глупость ты говорил. Мир и правда съехал с катушек.

– Да, но, поверь, исламизм его не исправит. Наоборот. Это все равно что прописать больному раком каптагон, чтобы он поверил, что выздоровеет.

– Прописать что?

– Каптагон, наркотик, вызывающий эйфорию, который исламисты дают смертникам, чтобы им было хорошо и чтобы они подрывали себя.

– Как бы то ни было, ты нас напугал, – признал Квентин.

– Терроризмом напугать несложно.

– Интересно будет посмотреть на записи твоего перформанса с камер, – сказала Камилла.

– На твоем месте я бы никому их не показывала, – посоветовала Мари. – Злонамеренные люди могут этим воспользоваться и навести на тебя спецслужбы или даже повесить на тебя попытку теракта.

– Можешь представить эти записи как итоговую работу, – пошутил Максим. – Уверен, ты сумеешь всем «продать» свою художественную концепцию.

– Ну, у моих коммерческих талантов все же есть пределы.

– А какой тогда у тебя итоговый проект?

– Пока ничего нет.

– Покажи эту запись! – взмолился Квентин. – Я сделаю для тебя копию. Искусство должно потрясать!

– ИГИЛ[24]. Почувствуйте разницу! – произнес Максим голосом диктора, рекламирующего стиральный порошок. – Получается вполне по теме.

– Расслабься, чувак! – сказал Мехди. – ИГИЛ – это традиционализм, консерватизм и конформизм в одном флаконе. Игиловцы не несут ничего нового, потому что они буквально интерпретируют книгу, написанную тысячу четыреста пятьдесят лет назад. ИГИЛ порождает баранов. Настолько, что теперь любой кретин, который хочет покончить со своей жизнью или с жизнью соседа, может скопировать методы исламских террористов, расстреливая людей из автоматического оружия или тараня их автомобилем. И ему не обязательно быть мусульманином! Нет, чтобы привязать эту запись к нашей теме различий как ценности, ее нужно вывернуть наизнанку.

– Как это?

– Наложить на изображение звук, который разорвет его суть. Например, вместо того чтобы нести чушь про неверных, я бы читал суфийское стихотворение и заставлял вас под дулом оружия учить его наизусть. Так, стоп! У меня появилась концепция! Художественный теракт! Заставить людей выучить стихотворение под угрозой смерти. Блин, я придумал свой итоговый проект! Спасибо, братья!

– Ты всех порвешь! – согласился Максим.

– Кстати, Квентин, ты ведь говорил, что у тебя есть Xbox?

– Да, а что?

– Мы могли бы порубиться в какую-нибудь игру. У тебя есть что-нибудь в стиле «ужасы и выживание», чтобы аж мурашки по коже?

– Until Dawn сойдет?

– Шик. Это единственная игра, от которой было страшно моей кузине.

– А про что там? – спросила Мари.

– Группу друзей убивает загадочный маньяк в особняке, убийца в маске.

– Да, обстановка подходящая, – согласился Квентин.

– А Resident Evil 7 у тебя тоже есть?

– М-м-м, нет.

– Жаль, она тоже страшная. К тому же ее можно пройти в VR[25]. Ты оказываешься в семье дебилов где-то в американской глубинке. Точно струхнешь, особенно когда твоя подружка, которую ты пришел спасать, втыкает в тебя нож.