диванов, разбитых телевизоров, дырявых кастрюль, мисок, тазов – и наконец, перевалив через гребень дюны, вывел к матрацам.

– Самая большая в мире кровать, – сказал Болингброк. – Выбирайте.

Матрацев скопилось, должно быть, несколько тысяч. Флэндж откопал пружинную конструкцию для полуторной кровати, а Свин, непривычный к гражданской жизни, выбрал тюфяк около двух дюймов толщиной и трех футов в ширину.

– Иначе мне будет неудобно, – объяснил он.

– Быстрее, – мягко, но нервно поторопил Болингброк. Он вскарабкался на вершину дюны и внимательно смотрел назад. – Бегом. Уже почти совсем темно.

– Ну и что? – спросил Флэндж. Втащив матрац по склону, он встал рядом с Болингброком и глянул поверх мусорных куч. – Здесь бродяги по ночам шастают, что ли?

– Вроде того, – неохотно ответил Болингброк. – Пошли.

В молчании они устало потащились назад по собственным следам. На том месте, где останавливался фургон, повернули налево. Над ними нависала мусоросжигательная печь, в последних лучах света чернели ее высокие трубы. Все трое вошли в узкий проход с двадцатифутовыми стенами из отбросов. Флэнджу чудилось, что свалка – это остров или анклав посреди унылой чужой страны, отдельное королевство, в котором самодержавно правит Болингброк{66}. Извилистое ущелье с отвесными стенами тянулось ярдов сто и наконец вывело их в маленькую долину, заваленную старыми покрышками от автомобилей, грузовиков, тракторов и самолетов; в центре на небольшом холме стояла хижина Болингброка – хлипкое сооружение из толя, стенок холодильника и кое-как прилаженных досок, труб и кровельной дранки.

– Дом, – сказал Болингброк. – Теперь поиграем в гонку за лидером.

Это напоминало блуждание по лабиринту. Штабеля покрышек были порой вдвое выше Флэнджа и грозили опрокинуться при малейшем сотрясении. В воздухе держался стойкий запах резины.

– Поосторожней со своими матрацами, – шипел Болингброк. – Ни шага в сторону. У меня тут ловушки стоят.

– Зачем? – спросил Свин, но Болингброк то ли не расслышал, то ли не пожелал ответить.

Они подошли к хижине, и Болингброк отпер здоровенный висячий замок на двери, сделанной из тяжелой стенки упаковочного ящика. Внутри царила кромешная тьма. Окон не было. Болингброк зажег керосиновую лампу, и в ее мерцающем свете Флэндж увидел стены, увешанные фотографиями, которые, похоже, вырезались из любых изданий еще со времен Великой депрессии. Яркий снимок легкомысленной Брижит Бардо соседствовал с газетными фото герцога Виндзорского, объявляющего о своем отречении от престола{67}, и «Гинденбурга», объятого пламенем{68}. Там были Руби Килер{69}, Гувер{70} и Макартур{71}, Джек Шарки{72}, Верлэвей{73}, Лорен Бэколл{74} и бог знает сколько других в этой галерее поблекших сенсаций, хрупких, как бумага таблоидов, расплывчатых, как общечеловеческая природа мимолетной знаменитости.

Болингброк запер дверь на засов. Они расстелили матрацы, сели и выпили. Гулявший снаружи слабенький ветерок стучал обрывками толя, проникал внутрь сквозь плохо пригнанные доски и крутил смерчики в закоулках угловатой хижины. Почему-то принялись травить морские байки. Свин рассказал, как они с гидроакустиком по имени Фини угнали конное такси в Барселоне. Ни один из них ровным счетом ничего не знал о лошадях, и друзья проскакали во весь опор до самого конца Флотского Причала, преследуемые по меньшей мере взводом берегового патруля. Барахтаясь в воде, они вдруг обнаружили, что вполне могут доплыть до авианосца «Отважный» и запинать пару-тройку эрделей{75}. Они бы так и поступили, если бы не моторный катер «Отважного», который настиг их в нескольких сотнях ярдов от авианосца. Фини еще успел выбросить за борт рулевого и вахтенного, прежде чем какой-то умник-мичман с пистолетом 45-го калибра не прервал развлечение, прострелив Фини плечо. Флэндж, в свою очередь, рассказал о том, как однажды весной в колледже на выходных они с двумя приятелями уволокли из местного морга женский труп. Покойницу притащили в общежитие Флэнджа в три часа ночи и уложили рядом со старостой, который валялся в отключке на кровати. Рано утром на рассвете все трое промаршировали en masse[8] к комнате старосты и принялись барабанить в дверь. «Да, минуту, – простонал голос изнутри. – Я сейчас. О… Бог ты мой…» – «В чем дело, Винсент? – спросили его. – У тебя там баба, что ли?» И все добродушно заржали. Минут через пятнадцать Винсент, трясущийся и мертвенно-бледный, отворил дверь, и все шумно ввалились в комнату. Они заглядывали под кровать, двигали мебель и шарили в шкафу, но трупа не обнаружили. Совершенно сбитые с толку, они уже начали выворачивать ящики комода, но тут с улицы донесся пронзительный визг. Друзья ринулись к окну и выглянули наружу. На улице валялась в обмороке студентка. Оказалось, что Винсент связал вместе три своих лучших галстука и вывесил труп за окно. Свин покачал головой.

– Погоди, – сказал он, – я думал, ты расскажешь какую-нибудь морскую байку.

К этому времени они уже прикончили весь галлон. Болингброк пошарил под кроватью и вытащил кувшин самодельного кьянти.

– Я и хотел, – сказал Флэндж. – Но экспромтом не получилось.

Впрочем, истинная причина, о которой Флэндж предпочел умолчать, заключалась в другом: если ты Деннис Флэндж и если те же воды морские не только струятся у тебя в жилах, но и омывают твои фантазии, для тебя вполне естественно слушать морские байки, а не рассказывать их, поскольку правдивая ложь имеет любопытное свойство задним числом смешиваться с правдой, и до тех пор, пока остаешься пассивным слушателем, ты еще отмечаешь степень правды в повествовании, но, проявив активность, в ту же минуту если и не нарушаешь негласного соглашения открыто, по крайней мере искажаешь перспективу – так же, как наблюдатели за субатомными частицами самим актом наблюдения изменяют результаты эксперимента, данные и статистику. Поэтому Флэндж рассказал наобум что попало. Вроде бы наобум. Интересно, что сказал бы на это Херонимо.

Однако у Болингброка была в запасе настоящая морская байка. Некоторое время он мотался из порта в порт на разных торговых судах не слишком высокой репутации. Сразу после первой войны ему довелось провести два месяца на пляже в Каракасе с приятелем по имени Саббарезе. Они сбежали с грузового корыта «Дейрдре О’Тул»{76}, плававшего под панамским флагом (Болингброк извинялся за эту деталь, но настаивал, что это чистая правда: в те времена в Панаме можно было зарегистрировать хоть гребную шлюпку, хоть плавучий бордель, хоть боевой корабль – словом, все, что плавает), дабы спастись от первого помощника Поркаччо, который страдал манией величия. Через три дня после выхода из Порт-о-Пренса Поркаччо ворвался в капитанскую каюту с ракетницей и, грозя превратить капитана в живой факел, потребовал развернуть грузовоз и взять курс на Кубу. На судне оказалось несколько ящиков с винтовками и другое огнестрельное оружие,