движение потеряло своих лидеров, поскольку Сакаи и Котоку находились в трюме, и антивоенное движение стало затухать. Хотя «Тёкуген» издавали до самого конца войны, эта газета никогда не была такой же популярной, как «Хэймин синбун».

Несмотря на то что японское правительство рьяно преследовало социалистов в стране, война оказала на них некоторое положительное влияние, поскольку, в частности, интернационализация японских левых ускорилась и усилилась. Если Катаяма «нес знамя международного социализма от Америки до Европы» [Kublin 1950: 333][142], то война также стала причиной роста интереса к международным левым организациям в Японии. Некоторые левые, выступающие против войны, в результате давления правительства еще более радикализировались. Лучшим примером такой трансформации может быть случай Сюсуя Котоку. После нескольких месяцев в тюрьме он превратился из марксиста в радикального анархиста, отрицающего политический и общественный порядок современной ему Японии. Кроме того, он утверждал, что критику правительства и изменение общества следует готовить и осуществлять тайно [Kublin 1950: 338]. Следовательно, давление правительства на левых в Японии увеличило радикальный потенциал этого политического спектра и вымостило дорогу к более агрессивному противостоянию в будущем. Когда «Хэймин синбун» официально закрыли в октябре 1905 года, произошло это потому, что издатели были вынуждены так поступить из-за военного положения, объявленного после беспрецедентных протестов против условий Портсмутского мирного договора. Как верно заметила Наоко Симадзу, несмотря на ее краткость, «антивоенная кампания “Хэймин синбун” представляла собой самую безжалостную критику войны, обнаруживающую ее тяготы, о которых ранее никто не говорил» [Shimazu 2008: 38]. Также в этой газете критиковали публикации других СМИ, из-за которых у населения появилась надежда на большие контрибуции и территориальные завоевания благодаря войне, а поскольку затем эти надежды не оправдались, все это спровоцировало недовольство мирным договором. Однако издательства уже получили прибыль от продажи газет и специальных выпусков о войне, нажившись на торговле героическим японским национализмом.

События Русско-японской войны были масштабно визуализированы в СМИ. Под влиянием газет, гравюр [Ulak 2005: 386] и японских фильмов японцы испытывали эмоциональную привязанность и патриотические чувства к военным событиям, битвам и «героям». Конечно, такое изображение войны поощрялось государственной властью и распространялось через медиакорпорации, которые получали экономическую выгоду от подобных материалов. Эти продукты, однако, были искусственными, поскольку «совместная работа государства и коммерческого сектора создавала образы, не соответствующие действительности, увеличивая этим пропасть между искусственно созданным миром “доброй войны” и трагической реальностью военного опыта, переживаемого людьми» [Shimazu 2008: 38]. Война с Россией воспринималась как «удача для [печатной] индустрии, и ни одно издательство не упустило [такой] большой коммерческой возможности» [Shimazu 2008: 39], а газеты и журналы в равной степени извлекали выгоду из патриотизма, увеличивая продажи. Запрос населения, однако, приводил не только к большему освещению событий в новостях, но также к использованию фотографий для передачи изображений полей сражений читателям в тылу. В январе 1905 года первые новостные фотографии были напечатаны в издании «Осака майнити синбун», в том же году публике были представлены военные фотографии на выставке в столице. В итоге война стала чем-то происходящим здесь и сейчас, а ее события, хоть и отдаленные географически, стали частью жизни и информационных потоков многих горожан. Также во время Русско-японской войны вновь начали создавать гравюры в традиционном стиле, поскольку интерес общественности к визуальным СМИ – особенно к отображению хода сражений – стимулировал их производство [Kaneko 2003: 187][143]. Помимо того что было продано от 2000 до 5000 гравюр, большими тиражами (40–50 тысяч копий за выпуск) раскупались и новые формы СМИ, такие как «Kinji gaho» с самыми свежими фотографиями и иллюстрациями, которые были призваны помочь гражданам представить события военного времени. Поэтому, согласно Эндрю Гордону, «такие иллюстрированные издания стали важнейшими источниками, посредством которых война и ее последствия отпечатывались в воображении японцев» [Gordon 2014: 6].

Независимо от успеха в печатном секторе, от войны с Российской империей выиграл и японский кинематограф. Во время Русско-японской войны цены на билеты взлетели до небес, а в фильмах также транслировалось патриотическое послание для японского народа. В документальных фильмах в общих чертах объяснялись события, происходящие в Китае, а зрители как будто перемещались на поля сражений, что позволяло им лучше понять, как жили солдаты за пределами родины. Для того чтобы узнавать последнюю информацию и понимать, что происходит на войне, все больше и больше людей посещало кинотеатры, в том числе гастролирующие, приезжавшие даже в самые отдаленные уголки страны. Такие компании, как «Ёсидзава сётэн» и «Ёкота сётэн», даже отправляли съемочные группы[144] на поля сражений для съемок оригинального материала непосредственно там, где осуществлялись военные действия. Такое освещение событий в СМИ удовлетворяло запрос общества на отображение действительности и повлияло на освещение событий в новостях в будущем. Таким образом, кинематограф был важным фактором в истории войны, «поскольку технологическая революция позволила зрителям прожить войну так, как если бы они видели ее своими глазами» [Shimazu 2008: 40]. При этом кино было не единственным инструментом мобилизации японцев.

Война не только привела к политической радикализации и более активному освещению в СМИ событий, происходящих вдали от дома, но также изменила устройство общества, разрушив традиционный порядок, в частности в сельской местности, поскольку жителей деревень призывали в армию и даже принуждали к труду для нужд фронта. Снабжение питанием солдат за границей, а также населения дома было крайне важно для правительства, поэтому необходимо было, чтобы отдаленные японские деревни влились в общество для мобилизации национальных ресурсов в войне с Россией. Однако, как это наглядно описал Саймон Партнер, многие деревни оказались не готовы к такой роли:

Деревни были источником новобранцев для армии и флота. <…> Деревни предоставляли лошадей, которые были так необходимы для армии <…>, у них были сбережения, которыми правительство намеревалось дополнительно финансировать работы для нужд фронта. Еще в 1904 году большинство японских деревень находилось в достаточно отдаленной местности. Железная дорога только начинала проникать в большие города. Дороги, ведущие из деревни в город, чаще всего были узкими, грязными и не мощенными. Телеграф связывал города, но редко встречался в деревнях. Телефон все еще был экзотическим новшеством. Большинство деревенских жителей никогда не видели электричества, автоматизированных фабрик, трамваев, автомобилей, кино и других символов современного мира, быстро менявших японские города [Partner 2007: 179–180].

Именно империалистические цели Японии в войне с Россией способствовали широкой интеграции деревни в государство, поскольку для обеспечения работы военной машины требовалась развитая инфраструктура[145]. Однако, несмотря на попытки официальной власти мобилизовать жителей сельской местности, их больше интересовала повседневная жизнь, чем возможная победа Японии в