chitay-knigi.com » Современная проза » В тени старой шелковицы - Мария Дубнова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 51
Перейти на страницу:

Девочка задохнулась.

А Оля не умерла. Кровь у нее нормально свертывалась, и ее умело и спокойно зашили хирурги.

Ребенка унесли.

Оле перестелили кровать и дали крепкого сладкого чаю с лимоном: и заварку, и лимон передал акушерке Соломон.

Такого же чаю, уже через час, выпила ее мать Шейна, прекратив свою трехдневную голодовку.

Все кончилось.

После, когда Соломон отвел жену к гинекологу ведомственного госпиталя при комиссариате, тот, осмотрев Олю и прочитав историю родов, сказал ей:

– Больше не рожать. Умрешь. Поняла меня?

– Да. Спасибо большое.

Оля оделась и вышла из кабинета. Соломон встал ей навстречу: «Ну что?»

Жена молчала, щурила глаз, губы чего-то шептали…

– Ну?.. Что он сказал?

– Идем отсюда, – она взяла мужа под руку, повела к лестнице. И вдруг остановилась. – Пошли они все к черту, эти врачи! Чтобы у меня – и детей не было? Да пусть я сдохну, но дети у меня будут! Будут! Всё. Поехали к маме.

19 декабря 1941 года у них родился сын Боря.

А 16 ноября 1944-го – Миша.

И еще бы родились. Эта железная девочка родила бы еще, точно.

Если бы в 1949-м Соломона не посадили, а в 1952-м не убили в тюрьме города Боброва.

На наши головы. Хана и ее дочка Розочка

– Ну все, поехала, – Роза встала, отряхнула невидимые крошки с колен. – Подойди сюда, чмокну.

У шестилетнего Гришки моментально слезами набухли глаза, скривился рот, поехала вниз челюсть. «Тоже мне первоклассник, – улыбнулась про себя Роза. – Малыш. Надо было его как-то к самостоятельности приучать. Все вон сами по улицам бегают, а мой как привязанный». Гришка подошел, ткнулся в мамин живот.

– Да ты ревешь, что ль? Прекрати! Беги с ребятами поиграй, во-он они за тобой зашли… – Роза бодро улыбалась, перебирала его кудряшки на затылке, накручивая их на пальцы.

В сенях толпились мальчишки.

– Мы это… На речку. С нами идешь?

– У-хму!

Гришка хлюпнул, незаметно вытер нос и глаза об мамину юбку: еще не хватало, чтобы пацаны догадались, что он плакал. Потом прохода не дадут, задразнят, а ему у бабки все каникулы торчать.

Мать возвращалась домой, в Ленинград, и оставляла Гришу на лето у своей матери Ханы, в Смеле. Обещала приехать в августе в отпуск. Еще письма обещала писать, печатными буквами. Специально для него.

– Ладно, давай, привет! – Роза отвернулась, поняв, что Гриша не хочет никаких телячьих нежностей перед мальчишками. Она протянула сыну кусок хлеба, тот зажал его в кулаке:

– Угу!.. Ну, я пошел?

– Давай… Гришаня!

– Да, мам!

– Аккуратней на речке…

– Знаю, – буркнул. Роза поцеловала мальчишку – и слегка подтолкнула его к входной двери.

Гришка немного постоял – и вышел во двор. Всё. Умчался.

– Береги его, мам, – севшим голосом попросила Роза. – Он у меня городской все же. К коровам и к лошадям его не подпускай…

– Да знаю я, не волнуйся. Понимаю. – Хана, старшая сестра Шейны, подошла к дочери, приобняла ее. Высокая какая, грудастая. Да… А в детстве такая щуплая была, как куренок… Шейна ее так и дразнила: куренок, куренок… – О Диме ничего не слышно?

– Нет, – Роза закусила губу. – Ничего, партия разберется.

В поезде Роза немножко поплакала. Муж ее, Дима Кольницкий, сидел с прошлого года: он в райкоме отвечал за бытовое обслуживание населения, а тут в какой-то парикмахерской стащили одеколон или кого-то не так подстригли, – в общем, Диме дали пять лет, немного по нынешним временам. Но Гришке будет одиннадцать, когда отец выйдет, и главное – что за ерунда? Дима был ни в чем не виноват, и Роза, вступившая в партию сразу после подлого убийства товарища Кирова, написала письмо Жданову. Ответа пока не было, и Роза уже подумывала написать самому Иосифу Виссарионовичу.

Мысли о муже сменились тоской по Гришке. До августа сына не пощупать, не потрогать, не понюхать… Тоска перевернулась внутри тяжелым острым камнем, слезы сами потекли по мясистому носу в подушку. Но колеса стучали, поезд шел ровно, и часов в двенадцать Роза, уставшая и наплакавшаяся, уже спала.

В августе она не приехала.

В августе немцы уже стояли под Ленинградом.

Роза сутками пропадала на работе. Дима был в лагере, от него иногда приходили письма. От матери – ни строчки, ни листочка. Смела была занята немцами.

Роза думала о сыне ежесекундно. Где-то внутри, около сердца, сидела огромная черная жаба. И в голове, чуть позади виска, кровавой тяжестью расплывался ужас, давило предчувствие страшной беды. Первое время от страха за ребенка невозможно было сосредоточиться. Потом свыклась. Правда, почти перестала спать: ей каждую ночь снился Гришка.

Роза работала в детском доме блокадного Ленинграда.

Вокруг нее худели, болели и умирали дети. Чужие, чьи-то. Она, еле таская отекшие, опухшие, как колоды, ноги, получала на детей хлеб. Кормила, вкладывая в открытые клювики крошки, размоченные в снегу. Они все равно умирали.

У коммуниста Розы Кольницкой была только одна мысль. Только одна. «Господи, – думала она, – прошу тебя, Господи, Господи… Я сохраню здесь столько детей, сколько смогу, пусть я сама умру, а детей попробую спасти… Господи, только одного прошу взамен: моего Гришу, Гришеньку моего спаси, Господи, спаси…» Нянька научила Розу православной молитве, и она постоянно бормотала и вслух, когда никто не слышал, и про себя «Отче наш» и «Богородицу», и чуть отпускало. Ей казалось, можно договориться.

Она вывозила детей блокадного Ленинграда по Дороге жизни – и возвращалась обратно, чтобы взять следующих. Заворачивала в одеялки, волокла на саночках до сборного пункта: и этого возьмите, возьмите! Товарищ! Ну я прошу… Он же еще живой, товарищ, миленький! Видишь – пар изо рта идет… Роза прикладывала зеркало. Оно оставалось незамутненным. Да, простите. Вы правы.

Посторонитесь. Дайте нам проехать. Мы не успели.

Роза смогла приехать в Смелу только весной 1945-го.

Рвалась раньше – но бесполезно, война. Мамин дом увидела издали, он был цел. Рядом стоял дом старшего брата, Иосифа, – он еще до войны женился на гойке, на украинке, ушел к ней, мама с ним не разговаривала, знать их не хотела. Даже на похороны сына не пришла, когда Йося неожиданно умер, еще в 1940-м.

«Живы», – вдруг шевельнулась у Розы надежда. Змея, гадина, а не надежда. Гадина.

Дом стоял пустой. Роза села на крыльцо, закурила.

Калитка выломана, а так – всё как всегда. Мой родительский дом. Тут и жили. Мама, папа, Йося, Давид, Розочка. Два брата и я. Вот тут маленькая бегала. Вот отсюда Гришка на речку убежал тогда, в мае… Горло перехватило, и табачный дым «не пошел». Роза зашлась кашлем, согнулась, уткнулась лицом в колени.

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 51
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности