Тебя немного в спину подтолкну, бесследно сгинешь.

…Твой крик затих, раздался хруст, когда на дно упало тело.

А я колодец вновь накрою крышкой. Землей его поверх засыплю.

И нет колодца больше…

…Снизу доносился приглушенный гул, словно бурчащая утроба встречала новую порцию на ужин.

Железная клетка лифта тряслась и вздрагивала. То и дело механизм издавал скрежет, кабинка на мгновение замирала на месте, а потом снова продолжала спуск.

Доктор Горрин поглядывал наверх, опасаясь, что в любой момент тросы не выдержат, лифт оторвется, и они рухнут вместе с ним в шахту. Но ничего не происходило, и он снова переводил взгляд на погруженного в свои мрачные мысли спутника.

И как он мог отпустить его одного? Как мог просто продолжать работу, зная, что его друг где-то там, под больницей, – делает все, чтобы распрощаться с жизнью? Нет уж, сам тот точно попадет в беду. Натаниэль Френсис Доу был прямолинейном человеком, а значит обвести его вокруг пальца ничего не стоило – прояви лишь щепотку хитрости. Но он, Грегори Горрин, – другое дело: его не провести.

Некоторые считали, что коварство поможет им обхитрить этого с виду невзрачного и неопасного человека, вот только где было все их хваленое коварство в итоге, когда они оказывались у него на столе? Доктор Горрин умел выживать в Габене. В кармане его сюртука хранилась парочка весьма любопытных средств, которые не раз приходили ему на помощь, когда он оказывался в темных закоулках наедине со всяческой мразью. И все же сейчас, с каждым футом вниз, что преодолевала кабинка, доктор Горрин ощущал, как страх постепенно заполняет его – страх, который не спрятать под натянутой улыбкой и напускной уверенностью.

Доктор Доу, в свою очередь, не строил никаких догадок о том, что их ждет внизу. Он знал, что увидит… Почерневшее от времени пятно в форме бабочки на каменном полу. Логика, которой он всегда с особым тщанием следовал, говорила ему, что воспоминания и эмоции сейчас будут мешать, но как заштопать открывшуюся дыру в сердце, когда у тебя под рукой нет нити, а есть одна только кривая игла, способная наделать лишь еще больше дырок…

Люди кругом считают его невосприимчивым, думают, что его невозможно ранить. Любопытно, что они сказали бы, узнав, что он давно ранен.

Натаниэль Доу так глубоко ушел в себя, что даже не спорил, когда прилипчивый доктор Горрин сообщил ему о своем намерении отправиться с ним. Он не слушал, что тот ему говорил, когда они вошли в лифт, – вроде бы аутопсист пытался убедить его не соваться вниз, советовал вернуться, пока не поздно. В общем, он делал то же, что и всегда, – играл роль назойливой мухи, которой будто сахаром посыпано.

Но в какой-то момент слова доктора Горрина все же вырвали его из омута мыслей:

– Почему вы так хотите его отыскать? – спросил Горрин. – Он ведь уже мертв, не так ли?

Доктор Доу глядел прямо перед собой.

– Я должен. Ничьи мерзкие пальцы не коснутся его тела. Я не позволю использовать бедного мальчика для экспериментов.

– Какое неравнодушие! Вы были близки?

– Я думал, что помогу ему, что спасу его… Как же так вышло, что мне не удалось? Я виновен в его смерти… Высокомерный болван, который думал, что знает все на свете!

Последнее доктор Доу намеревался добавить мысленно и, услышав собственное неосторожное признание, скрипнул зубами.

– Я вас понимаю…

– Неужели? Вы ведь пользуете покойников – что вам знать о сострадании, Горрин? Или о заботе о чьей-то жизни, которая может оборваться от одного неосторожного прикосновения?

Доктор Горрин понуро опустил голову. Он полагал, что уже привык к жестокости доктора Доу, но всякий раз слова этого человека обжигали его, словно пощечины.

– Я завидую этому мальчишке, доктор Доу. – Горрин достал из глаза монокль и принялся протирать его платочком. – Ведь ради него вы ринулись навстречу неизвестности, даже не догадываясь, что вас ждет впереди. Ради него вы вернулись сюда.

– Не мелите чепухи, Горрин, – раздраженно бросил доктор Доу. – Мальчик мертв. Вы ему завидуете?

– Никто никогда ради меня ничего не делал, – грустно проговорил доктор Горрин и вернул монокль на место. – У меня нет близких людей. Если однажды я пропаду, вряд ли кто-то заметит. Кроме, разумеется, сообщества аутопсистов Габена: нужно регулярно вносить вклад для поддержания членства…

– Если вас это утешит, – сказал доктор Доу, – мне неприятно было бы узнать, что над вашим телом проводятся какие-то эксперименты.

Доктор Горрин неожиданно рассмеялся – его печаль как рукой сняло.

«Тлетворный оптимизм», – напомнил себе доктор Доу.

– Это значит, что я могу прийти к вам в гости на чай? – спросил аутопсист. – Скажем, завтра? В пять вас устраивает?

– Если только мы с вами не встретим пятичасовой чай на столах для вскрытия у этого доктора Загеби.

Лифт в очередной раз вздрогнул и с лязгом остановился.

Жар облизнул обоих докторов мерзким влажным языком. Дышать стало тяжело. Гул, который они слышали наверху, здесь, в котельной, превратился в рокот, от которого закладывало уши.

Доктор Горрин раздвинул решетки в стороны, и сердце доктора Доу остервенело заколотилось – не из-за духоты или затянувшего почти все пространство впереди пара. Он снова здесь… Он был в этом треклятом подвале в тот день, когда ее нашли, и никогда не забудет это зрелище: окровавленный фартук, чепчик, почти скрывшийся в луже крови, и… истерзанное тело.

– Вы в порядке, доктор? – спросил Горрин, пытаясь перекричать рев механизмов. – Еще не поздно повернуть назад.

Не ответив, доктор Доу шагнул из лифта. Горрин последовал за ним.

– Вероятно, Подвальщик участвует во всей этой мерзости, – заметил аутопсист. – Какой план, в случае если