Павел посмотрел на парня. Угреватое, лоснящееся лицо, злые глазки. Явно изображает из себя блатного, но это всего лишь камуфляж, вроде боевой окраски, чтобы отпугивать противника. Век бы встречать только таких неприятелей. Детские игры.

Павел сунул руку в карман и довольно ощутимо толкнул парня в бок стволом пистолета. Тот моментально оценил язык жестов.

– Ну будя! Ладно! – пробурчал он, подальше отодвигаясь от Кольцова. – Это я так… для знакомства.

С высоты нар Павел еще раз оглядел вагон. Все вели себя естественно. Ни одного лица, которое бы внушало мысль о слежке. И все-таки его не покидало неясное чувство тревоги. Ладно, дорога неблизкая – эти семьдесят верст летучка будет ползти часа четыре, а то и все пять, если не застрянет на узловой, под Люботином. Успеет еще осмотреться.

А пока он, соскучившись по новым впечатлениям, по движению, глядел в окошко, узнавая знакомые ему, но изменившиеся за последнее время места. Промелькнули трубы «Новой Баварии» – пивоваренного гиганта, над которыми всегда вились серо-белые дымки и, если ветер дул в сторону железной дороги, явственно и сладко пахло хмелем и пивным суслом. Медленно, словно зависнув под облаками, проплывали маковки дальнего Куряжского монастыря, расположенного на заросшем лесом высоком холме. Промелькнули мрачные печи литейного завода Рыжова, некогда отливавшего колокола. Потом колеса застучали на переводных стрелках Люботинского узла…

Летучка то останавливалась (и тогда под окнами вагона раздавался гомон людей, пытавшихся влезть по железной висячей лесенке в теплушку, кто-то кричал, кто-то ойкал, срываясь), то набирала ход, весело, по-довоенному отбивая ритм движения на стыках. Иногда состав кренился на давно не обновляемой насыпи, проложенной через болото. Люди в вагоне ахали, а в окнах косо вставали зеленая куга, аир, камыш, заросли верболоза. Потом поезд выпрямлялся, некоторое время шел ровно, как по линейке, и вновь, скрипя, заваливался, теперь уже на другой бок.

Все это почему-то забавляло Павла: видимо, в душе пробудилась прежняя склонность к риску, неожиданностям, приключениям.

Парень с угреватым лицом спихивал желающих потеснить их от окна, басовито покрикивал на особо назойливых:

– Отвали, мелочовка! Начальника везу!

И он весело подмигивал Кольцову: дескать, со мной не пропадешь. Всегда в случае чего выручу.

«Как же просто стало жить с револьверным правом: ткнул стволом в бок, и пожалуйста – внушил уважение, – размышлял Кольцов. – Когда отвыкнем-то?.. Пожалуй, не скоро!»

Потом Павел задремал. Угреватый отгонял слепней, залетавших в окно теплушки. Павел приоткрывал глаза от близко мелькавших чужих рук, но тут же снова успокаивался, снова проваливался в сон. С заросших густыми бурьянами степей доносился неумолчный стрекот кузнечиков. Солнце поднялось уже высоко, и тонкие дощатые стены теплушки дышали жаром.

Внезапно сквозь дрему Павел снова ощутил чей-то идущий из середины вагона настойчивый, как сверло дрели, взгляд. Слегка разлепив ресницы, делая вид, что беспомощен и вял от духоты, Кольцов все-таки нащупал среди вагонной скученности чьи-то настороженные глаза. С виду селянин. В соломенном бриле, в потертом пиджачке. Лицо морщинистое, жеванное годами. Заметив, что за ним наблюдают, незнакомец торопливо отвернулся. И эта его торопливость лишь подтвердила опасения.

Теперь Павел стал украдкой изучать незнакомца. Селянин, значит?.. Как у всякого селянина, носящего бриль, должен быть бледный лоб, но загорелые нос, щеки и подбородок. А этот весь беленький, бледный, как опенок. Впрочем, ну его к черту! Все постепенно выяснится.

Солнце было уже высоко, когда приехали в Водяную. От исцарапанного пулями и побитого осколками вокзальчика на Алексеевку, лежащую верстах в пяти, вела большая дорога. Но была и тропинка, которая тоже поначалу петляла вдоль большой дороги, а затем спускалась в рощицу.

Павел выбрал тропинку. Шел, насвистывая, с подчеркнутой беззаботностью, ни разу не оглянувшись. Даже поправляя вещмешок на спине, он не поворачивался, чтобы не вспугнуть того, кто, возможно, крался за ним следом.

Как только тропинка свернула в лес, а березки сменились густым орешником, Павел нырнул в густые заросли. Присев, замер, вглядываясь в просветы между ветвями.

И точно, по стежке легко и размеренно, также беззаботно топал тот самый селянин, которого Кольцов приметил еще в теплушке. Не увидев за поворотом тропинки Павла, он явно занервничал. Огляделся по сторонам. Неуверенно, медленно прошел вперед. Там, где тропинка поворачивала, незнакомец остановился. Стал пристально глядеть себе под ноги: видимо, пытался разглядеть следы.

Значит, все-таки «хвост»!

Селянин, решив хорошо осмотреться, сел и, сняв потертый сапог, принялся высыпать будто бы набившийся за голенище песок, хотя тропинка была плотно утоптана.

Павел вышел из зарослей, заранее распустив и на ходу застегивая ремень. Обычное дело: натерпелся в теплушке, вот и забежал в лесок. Селянин сидел, не обращая на Павла никакого внимания, продолжая вытряхивать из сапога несуществующий песок.

«Дурной “хвост”, без понятия, – подумал Павел. – Любой человек, увидев выходящего из лесу прохожего, примет настороженную позу, присмотрится, ожидая неприятности. Такое лихое время. А этот придурок изображает полное безразличие».

И все же по мере приближения Павла незнакомец поднялся, еще продолжая держать в руке сапог, и без всякого любопытства, как бы мельком взглянул в лицо Кольцову. Поравнявшись с селянином вплотную, Павел с ходу, без подготовки, ударил его в солнечное сплетение, под дых. И когда противник согнулся от боли, ухватил его за голову, за крепкий, выступающий затылок и стукнул лицом о выставленное колено. Селянин завалился на бок и скорчился от боли, прикрывая разбитый нос. Павел сел на него, достал пистолет, приставил к уху. Подождал, пока тот придет в себя, высморкается густой красной жижей.

– Кто такой? – негромко спросил Кольцов.

– Чего ты, дядько? – жалобно запричитал селянин. – Иду до сэбэ, никого не займаю…

– Ну так и иди, – спокойно сказал Павел и перевел курок с предохранительного на боевой взвод. – Иди!

Щелчок раздался близ самого уха селянина. Павел не любил таких спектаклей, хотя иногда приходилось к ним прибегать. Ничего не поделаешь – обычный профессиональный прием.

– Одним махновцем меньше, одним больше, – сказал Павел.

– Ниякий я не махновец.

– А кто ж ты? По повадкам – настоящий бандюга.

– Документ в кармане, – жалобно пролепетал селянин. – Возьмите, там все написано.

Кольцов достал из внутреннего кармана пиджачка селянина сложенную вчетверо бумажку. Развернул.

«Настоящим удостоверяется, что Семенов Игнатий Порфирьевич является сотрудником Регистрационного управления РВСР (подотдел Южного фронта)… Всем организациям и отдельным лицам предписывается оказывать всяческое содействие. При неоказании оного ответственное лицо подлежит суду военного трибунала…»