Интендант с тремя кубиками ждал, наблюдая за потупившим голову Кольцовым. Он по-своему понял затянувшееся молчание и раздумья чекиста.

– И заметьте, где нашла пристанище! Водяная – бандитские места. Не случайно она там скрывается, ох, не случайно.

– Вы читали письмо?

– Ну, как же! Бдительность в наше время…

– Меня мать веревкой учила: читать чужие письма нехорошо, – сказал Кольцов с нескрываемой неприязнью.

– А если это не чужие, а вражеские письма, тогда как? – с вызовом спросил интендант.

– Вы свободны! Честь имею!

Интендант так же бесшумно выскользнул из кабинета, но задержался у приоткрытой двери и вкрадчиво спросил:

– А может, лучше все-таки в Особый отдел? Письмецо-то вражеское, не по вашему, я так понимаю, профилю. А там специалисты, они разберутся.

– Закройте дверь! – не сдержался Павел.

Интендант торопливо закрыл дверь и нос к носу столкнулся с Заболотным, соседом Кольцова, тот возвращался с кипой сводок и других бумаг в руках.

– Нервный товарищ! – пожаловался на Кольцова интендант. – И прощается по-офицерски, как будто в царской армии служит: «Честь имею!» При чем здесь честь?

– А чего удивительного? – в ответ сказал Павло. – Честь – это честь. У кого она есть, а многие ею обделены. У товарища Кольцова она имеется. При чем же здесь царские времена?

После встречи с интендантом Кольцову захотелось побыть одному, разобраться в том, что ему не удавалось понять на протяжении многих последних дней.

Отправив в гостиницу Заболотного, Кольцов молча ходил по кабинету, и его мысли то и дело возвращались к только что прочитанному письму Лены. Конечно, он отыщет ее и все расскажет, а там будь что будет. Он присел к столу, и незавершенные дела вскоре всецело поглотили его. Прежде всего он подробно записал суть беседы с посланцем Задова Петром Колодубом и положил листок в папку, где уже лежали прежние донесения агентов. Само письмо Левы Задова внимательно прочел несколько раз, подчеркнув красным карандашом все, что касалось намечавшихся передвижений махновских отрядов, а также настроения самого батьки. Для этого письма у него была особая папка с надписью «Сообщения Огородника». Под такой кличкой у Кольцова проходил Задов.

В нынешней работе Павла было очень много писанины и канцелярщины, которая изводила его – привыкшего к живой и опасной работе. Но он считал своим долгом довести дело до конца и убедительно доказать, что примирение с Махно не только возможно, но и необходимо для молодой власти. Кольцов закончил уже давно начатый «меморандум», который был намерен раздать всем руководителям: Раковскому и Косиору в республиканском руководстве, а также Дзержинскому, Троцкому и, конечно, Манцеву. О Ленине он не смел и думать: кто он такой, чтобы занимать вождя своими предложениями? Однако он догадывался: значение дела таково, что копия его «меморандума» обязательно ляжет и на стол к Ильичу.

Кольцов с некоторыми ограничениями предлагал принять все предложения махновцев, за исключением, пожалуй, права вести письменную и устную пропаганду на территории Федерации. Уж слишком неспокойно было в стране, слишком много волнений, чтобы позволять открыто критиковать большевиков. Что касается остального – согласиться. Просят дать им часть Александровского уезда с Гуляйполем в центре – пожалуйста. Пусть себе строят там хоть свой маленький Париж, хоть благополучную Швейцарию. Обещают выращивать невиданные урожаи? Пусть. Излишки хлеба будут менять на промышленные товары, которые поставит им Республика…

Впрочем, о каких излишках можно вести речь? Пока что махновцы развалили все крупные товарные хозяйства. Но это их дело. Армию, конечно, им позволить нельзя, но милицию пусть содержат. Кольцов понимал, что со временем анархическая «держава» неизбежно вольется в состав Республики, границы ее размоются, хозяйство обрастет связями и, словно корневая система растущего в лесу дерева, неизбежно переплетется с корнями других, соседних деревьев… Но вести игру надо честно и выполнить все, что они пообещают махновцам, получив взамен их лояльность и участие в общей войне.

Должен ли победивший в России и доказавший свою мощь социализм опасаться маленького анархического вкрапления? А кто им будет обеспечивать врачей, учителей, инженеров? Железнодорожное сообщение – оно чье будет? Махновское? Да у них ни одного путейца, ни одного машиниста, даже кочегара нет.

Как отскочившая от массы ртути маленькая капелька, она неизбежно вновь сольется со своей основой. Но сколько человеческих жизней сохранится – и красноармейских, и анархических, ведь все это – вчерашние хлеборобы, по которым тоскует запущенная земля. Главное – вести игру по-честному, не обманывая противника, потому что стоит хоть раз проявить хитрость, как обрушится все здание договора и костер разгорится вновь. И опять начнется взаимное уничтожение…

Павел отложил перо, вытер промокашкой упавшую с него чернильную каплю. Общее счастливое будущее, о котором он столько мечтал, казалось сейчас досягаемым, возможным. И он, Павел, сможет потом сказать: да, я сохранил для этого будущего сотню тысяч человеческих жизней, не дал обезлюдеть запорожской степи, как полностью сейчас опустела (он знал это по информации, поступавшей в ЧК) яицкая земля, где уральское казачество либо ушло в Китай, либо было расстреляно. Самая хлеборобная земля России…

Конечно, Махно хитер и на его слово полностью полагаться нельзя. Павел читал во всех подробностях об операции по уничтожению атамана Григорьева, тоже батьки и соперника Махно, обладавшего гораздо большей силой, чем Нестор (у него было даже шесть бронепоездов), и захватившего более половины Украины. Именно Григорьев не пропустил через «свои земли» Красную Армию, идущую на помощь советской Венгрии, где победили коммунисты, – ведь Венгрия открывала красным путь на Балканы и далее в Италию, уже почти охваченную революцией.

Лев Давидович счел тогда Григорьева своим личным врагом. Именно Регистрационный отдел Реввоенсовета с помощью своих агентов организовал «объединение» Махно и Григорьева, чтобы руками одного противника уничтожить другого, более опасного. Махно согласился убить соперника, желая овладеть его армией.

Да, Махно непрост, и с ним придется держать ухо востро. Впрочем, рядом с батькой всегда будет Левка, который сможет вовремя предупредить о любой уловке атамана.

Но, пожалуй, сейчас Махно ловчить не станет. Он выглядит уставшим, ему тоже как никогда хочется мира: его донимает тяжелая рана, ему необходимо госпитальное лечение.

И об этом тоже написал Кольцов в своем «меморандуме», сославшись отчасти и на личные впечатления, вынесенные им из махновского плена.

Скрипнула дверь, и в кабинет, на ходу постучавшись, вошел помощник Кольцова Глеб Пархомчук. Он моргал заспанными глазами, а слегка припухшее мальчишечье округлое лицо выдавало, что помощник только что крепко спал.

– А ты почему все еще здесь? – удивился Кольцов и взглянул на часы. Была уже половина первого ночи.