сели в лодку и поплыли к противоположному берегу. Течение реки не было сильным, поэтому плыли спокойно. Около берега оказалось, что есть ещё два острова, которые изначально приняли за заводь. Их отделял от берега небольшой пролив. Осмотрев его решили, что было бы неплохо поставить тут сети и раколовки. Лодку вытянули на берег почти на половину, после чего привязали к дереву. Подниматься приходилось по крутому склону. Песчаник осыпался под ногами и подниматься было тяжело. Преодолев подъём, они вышли в такой же лес, какой и был вокруг их дома. Только идти тут приходилось через поваленные деревья, молодую поросль, кустарники и траву. Быстро идти не было возможности, много сил тратилось на расчистку дороги. В лесу было влажно, жарко, кружилась мошкара, да ещё и трава попадалась колючая и обжигала открытые участки тела. Идти пришлось почти час. К тому моменту, когда лес стал редеть, оба были мокрые и тяжело дышали. Отдыхать решили потом, поэтому пошли дальше, несмотря на усталость.

Расчёты Степана оказались верны. Примерно через пару километров они пересекли лесополосу и вышли к полю. Скосить его действительно не успели, много пшеницы было повалено ветром, много росло сорной травы. На краю поля решили сделать привал. Голицын смял траву, в это время Степан раскрыл рюкзак, достав оттуда провизию и воду.

— Пока погода позволяет нужно набрать зерна как можно больше, — проговорил с набитым ртом Голицын, — часть посеем весной, а часть на муку перемелем.

— У нас же мельницы нет. Камнями мелить будем что ли?

— Камнями. А чем же ещё? Учил по истории как древние люди жерновами зерно мололи? Вот так и мы, если Ратмир ничего не придумает более простого.

— Ну да. Может конечно и придумает. Хотя зимой особо делать нечего.

— Ничего и на зиму придумаем что-нибудь.

Поев, они с края поля стали ножами рубить пшеницу, складывая колосья в принесённый с собой мешок. Когда мешок был уже полон пошли обратно.

— Нужно из дома взять топоры в следующий раз, чтобы тропинку прорубить. — Проговорил Степан.

— Нужно. И лестницу какую может связать, чтобы на берегу не лезть по песку. — Добавил Голицын.

— Сегодня ещё пойдём за пшеницей?

— Нет, эту отвезём, возьмём топоры, пилы и постараемся до вечера расчистить тропу.

С мешком идти было ещё труднее, поэтому шли дольше. А вот спускаться оказалось легче, чем лезть наверх. Плыть назад оказалось тоже не трудно. Поэтому, пообедав, решили все втроём пробивать тропу. До самого вечера они стучали топорами, пилили деревья, оттаскивали их с дороги. Солнце начало опускаться за горизонт, но тропа была ещё не готова, да и лестницу не сделали ещё. Поэтому и следующий день был продолжением предыдущего. К концу третьего дня уже была хорошая, проходима тропа, из срубленных деревьев сбили лестницу. Всё было готово для жатвы. За это время дома женщины сшили из двух мешков один. Так легче было нести, да и помещалось больше. Решили ходить по двое, при этом после каждого похода кто-то один менялся, оставаясь «на заставе» — так стали называть свой дом. Во дворе дома расстелили несколько покрывал, на которые сваливали колосья, которые тут же и молотили все вместе. За три дня похода набрали нужное количество пшеницы, поэтому решили прекратить «походы за золотыми колосьями».

Занимательно было, что многие привычные названия стали менять на какие-то эпитеты, было что-то в этом занимательное, какая-то семейная тайна. Когда семена были уже провеяны, просушены и засыпаны в тару, пришло время ужина. В этот день решили наварить раков, которых тут водилось безмерное количество. К тому моменту, когда раки кончились, у всех уже болели языки и пальцы от соли и панциря речного жителя. Костёр догорал. Земля была ещё тёплой, поэтому сидели прям на ней. Взрослые развалились в тепле костра, дети скакали вокруг.

— Санька, — крикнул Голицын, — принеси мне воды.

Два раза внучку просить не пришлось, и она тут же помчалась в дом, следом за ней, с подожжённой палкой помчался Минька.

— Ты сейчас весь дом спалишь! — Крикнул ему Голицын. — А ну неси палку в костёр!

Минька уже привык не спорить с дедом, собственно это был единственный человек с кем он не спорил, поэтому вернулся сразу и сел, надув губы. Голицын посмотрел на него, потом притянул его ближе к себе и обнял. Минька тут же «растаял». Голицын уткнулся носов в макушку внука и вдохнул этот удивительный запах волос детей: запах детства, медового спаса, немного пыли и солнца, запах семьи, родного человечка. Внучка принесла воды и прижалась к деду с другого бока. В то время, когда Голицын правил страной он видел внуков чаще по видеосвязи, или уже спящих. Редкие дни, когда с ними он проводил пару часов. А тут они всегда были рядом, и он с ними, при этом добрый дед всё же был авторитетом, слово которого привыкли слушаться и исполнять. И вот сейчас эти семилетние внуки жмутся к нему, как птенцы. Жена принесла всем чай, села рядом и тут же Санька прильнула к бабушке. Голицын негромко засмеялся, а Саша обняла внучку, и начала аккуратно гладить её волосы. Костёр тихо трещал, языки пламени вспыхивали всё реже, уступив место красно-чёрным углям. На небе уже зажглись звёзды.

— Деда, — пробормотал Минька, — расскажи про звёзды, которые нужны кому-то.

Голицын улыбнулся. Кто бы мог подумать, что семилетний человечек оценит стихи Маяковского, которого и взрослые то не все любят и понимают. И он начал:

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают -

значит — это кому-нибудь нужно?

Значит — кто-то хочет, чтобы они были?

Значит — кто-то называет эти плевочки

жемчужиной?

И, надрываясь

в метелях полуденной пыли,

врывается к богу,

боится, что опоздал,

плачет,

целует ему жилистую руку,

просит -

чтоб обязательно была звезда! -

клянется -

не перенесет эту беззвездную муку!

А после

ходит тревожный,

но спокойный наружно.

Говорит кому-то:

«Ведь теперь тебе ничего?

Не страшно?

Да?!»

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают -

значит — это кому-нибудь нужно?

Значит — это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

— Деда, я это правда, что звёзды зажигает Бог. — Спросил Минька.

— Может и правда, кто ж его знает. Всё что происходит не случайно, всё закономерно, и нам — людям — не в силах контролировать всё, так что, наверное, есть кто-то выше, и он выстроил этот порядок.

— А вот та болезнь, что случилась — она тоже закономерность? — Не унимался внук.

— Закономерность, Минька. И виной этой закономерности люди.

— Почему?

— Потому что не научились отдавать